Грааля при дворе Каролингов

(Валъдо и Гуго в кругу друзей)

 

Предыдущая легенда, как и первая, сообщённая нами, вводит нас в окружение Карла Великого, являя нам рыцаря Гуго как восприемника реликвии Крови Иисусовой. Гуго воспринял святыню «Его первопролитой крови цветом, как роза». Эта легенда более позднего происхождения, чем легенда о Вальдо, и для нас важна личность Гуго, представленная в другом свете, чем сама по себе история.

Естественно поэтому спросить, обнаружено ли какое-нибудь соответствие между Вальдо из Райхенау и графом Гуго из предыдущей легенды. Такое соответствие, действительно, замечается. Ибо выступающие в легенде граф Гуго и его супруга Аба — называемая также Бава — встречаются нам в Житии св. Одилии там, где речь идёт о поздних потомках её рода81. Их родословную мы находим на странице 59 истории Хоенбурга или горы Св. Одилии P.Dionysio Albrecht, Schietstatt 175182.

В дальнейшем было уже нетрудно точнее установить личность графа Гуго, выступающего в легенде. Это, как предполагал уже писавший легенду, не кто иной, как Гуго Турский, уважаемый сановник при Карле Великом, хорошо известный истории. Так что нет сомнений в том, что Гуго и Вальдо, согласно письменным свидетельствам, современники, оба доверенные советники Карла Великого, оба восприемники реликвии Святой Крови, связаны между собой. Но история не упоминает эту связь не потому ли, что, как можно предположить, для этого имеются вполне определённые основания.

Мы уже упоминали предположение Филиппа Хебера, высказанное в его интересном исследовании «Вальдо, духовный советник императора Карла Великого и старейшие вальденсы» (Bd. VI, Heft 4 und 5 in Marriots «Der wahre Protestant», Basel, 1857, Bahnmeisters Buchhandlung); согласно этому предположению, Эйнхард, биограф Карла Великого, противостоял Вальдо и его другу Хунфриду, а направления, представленные обеими этими личностями Вальдо и Эйнхардом, должны были резко противостоять одно другому. Хебер пишет на с. 302: «Следовательно, если Эйнхард в жизнеописании Карла вообще не упоминает Вальдо, то это не должно удивлять. Вальдо — его главный противник и соперник при дворе, о чём свидетельствует легенда (он имеет в виду легенду, сообщённую нами), и замалчиванием уничтожать Вальдо — метод, который вслед за ним, как мы увидим, успешно применят сторонники Рима». Хебер, таким образом, рассматривает ситуацию в духе своего высказывания: «Эйнхардом представлено при дворе Карла Великого латинское направление, римское; Вальдо, напротив, ревностно насаждал германское начало» (ср. s. 36). Это подтверждается некоторыми историческими доказательствами, например в библиотеке Райхенау, о которой Вальдо весьма печётся, имеются: De carminibus Theodiscae vol. 1, далее XII carmina Theodiscae linguae formata, далее carmina diversa ad docendam Theodiscam linguam83. С полным основанием указывает Хебер на  то, что с того времени, как Вальдо приобрел при дворе решающее значение, Карл Великий перестал поощрять латинский   язык,  предался  серьёзному  изучению   германского,  составил

 Нидермюнстер:

(а) Руина церкви Нидермюнстера, где хранилась реликвия Крови, вверенная Гуго Турскому Карлом Великим; (Ъ) Капелла Николая;

(с) Хохбург на горе Одилии

 

германскую грамматику, собирал древние песни и героические сказания и дал ветрам германские имена.

Не присоединяясь во всех частностях к рассуждениям Хебера, мы должны всё же сказать, что он обратил внимание на один важный пункт. Противоположность, о которой шла речь, была не только между римским и германским христианством, но и между христианством римским и христианством Грааля. Гуго Турский, Вальдо из Райхенау и другие, близко к ним стоящие, например, также граф Матфрид, несомненно, входили в круг, живший другой духовной жизнью, в отличие от круга, представителем которого может считаться Эйнхард. Нет нужды приводить здесь подробную биографию Вальдо, ибо такую биографию наилучшим образом, с невероятным прилежанием уже составил П. Эммануэль Мундинг O.S.B., бенедиктинец из главного аббатства Берон, и эта биография приведена в его труде, насчитывающем 131 страницу «Аббат-епископ Вальдо, основатель золотого века в Райхенау» (Texte und Arbeiten, herausgegeben durch die Erzabtei Beuron, 1. Abteilung, Heft 10/11).

Там действительно можно найти всё, что вообще известно о Вальдо, только, правда, соотношение, на которое мы здесь указываем, там не рассматривается. Напротив, Хебер всё-таки признаёт его, так как пишет, кратко пересказав легенду Райхенау: «В предлагаемой легенде о Святой Крови имеется не-развившееся, но то же самое зерно, что в сказании о Граале».

При этом важно особенно выделить некоторые вещи, важные для соотношения, рассматриваемого нами, о которых во всех подробностях можно прочитать у Мундинга, приводящего все источники. Вальдо происходил из знатной фамилии, он родич Карла Великого. Подытоживая свои основательные изыскания, Мундинг говорит на с. 14: «Мы знаем, что Вальдо был в родстве с Ветти из Райхенау (Ветти — личность, удостоившаяся мощного видения, в известном смысле предвосхищающего видение Данте), а через Ветти с братьями Гримальдом и Титгаудом» (это тот Титгауд, который играл роль в истории папы Николая I). «Этот (Титгауд) как архиепископ Трира был преемником своего дяди Хетти, в то время как его тётка Варентрудис была аббатисой, а Хулиндис — монахиней Пфальцеля, монастыря для высшей знати, вблизи Трира. Пфальцель опять-таки был королевской обителью, основанной Меровингами, а первая аббатиса этого монастыря Адела происходила из королевского дома или была с ним в родстве, тогда как её сестра Ирмина была настоятельницей тоже королевской меровингской обители Ерен близ Трира. В этих областях, однако, располагались родовые владения Каролингов. Пфальцель явно относился к таким владениям, ибо принадлежал Пипину Среднему... Прюм в Айфеле — тоже родовое владение Каролингов; он принадлежал Берте или Бертраде, супруге короля Пипина. Она и, возможно, её бабушка, носившая такое же имя, обитали севернее, в Трирской области между Зауером и Киллом. Имения Берты и её супруга короля простирались от Трира до Прюма, даже до Бланкенхайма и Рейнбаха под Банном, в особенности в пространстве между реками Прюм и Килл, а также к северо-востоку от Трира близ Мозеля. Потому также оба они, Берта и Пипин находятся в родстве между собой, поскольку оба они унаследовали от своих родителей по частям те же владения, и остальные их владения перемежаются. Свои имения они используют, чтобы основать тамошний монастырь. Рядом располагались их фамильные владения на северо-западной стороне Мозеля в Харасгау (в нынешнем округе Прюм), в Мозельгау, Бидгау (деревня под Люксембургом), Айфельгау (округ Даун, административный округ Трир), Рипуариергау (Рейнбах под Бонном), Прюм (административный округ Трир) находился в австразийской области, в родовом гнезде каролингского дома. Пипин построил монастырь со своей супругой в собственном владении. Бертрада младшая, супруга Пипина и мать Карла Великого, вероятно, внучка старшей Бертрады, образовавшей Прюм из своих исконных владений и чей сын Херибер или Шарибер, граф Лаонский, был отцом младшей Бертрады».

Но, как возвещает в своей поэме «Флор и Бланшефлёр» Конрад Флек, этот Шарибер не кто иной, как рыцарь в красном одеянии, являющийся среди роз, чтобы искать прекрасную лилию Бланшефлёр. Об отношении того Флора к сказанию о Парсифале мы ещё будем говорить подробно. Так установление родства Вальдо с Каролингами выводит нас на след, теснейшим образом затрагивающий сказание о Граале. Для соотношения, которое мы здесь прослеживаем, существенно то, что Вальдо был аббатом Сен-Дени в Париже, где особенно интенсивно занимались писаниями Дионисия Ареопаги-та, писаниями, в которых запечатлено учение, теснейшим образом связанное со сказанием о Граале. Особую роль играл Вальдо и в Италии. Вполне обоснованно Мундинг утверждает на странице 74, что в государственных отношениях с лангобардами Вальдо был посредником между Карлом Великим и его юным сыном Пипином. Именно Вальдо был своего рода наставником и опекуном едва десятилетнего королевского сына и представлял его, когда тот не мог ещё выступать как полновластный король. Вальдо был также епископом Павии, как и Базеля, о чём более точные сведения можно прочитать у Мундинга. Необходимо, правда, до известной степени иначе оценить некоторые обстоятельства, приводимые Мундингом. Рассмотрим, например, то, что пишет он на странице 89, говоря о положении Вальдо в Базеле. У него сказано: «Вальдо никогда не был канонически утверждённым епископом Базеля, так как он не упомянут в основополагающих источниках... И всё-таки о Вальдо нельзя умолчать. Ибо его уполномочивают многие источники, не лишённые ценности. Тем более заметна лакуна между Балдебером (751-778, самое позднее) и Хейто (805-823). Она приходится как раз на время, когда под вопросом епископство Вальдо в Базеле». Не следует ли оценить подобное примечательное обстоятельство так же, как Хебер оценивает другое обстоятельство, относящееся к упоминанию о Вальдо в Сен-Дени. На странице 328 своего исследования о Вальдо и далее именно Хебер показывает, как имя Вальдо изглаживается из истории. Он пишет: «Легенда о Райхенау повествует... что тело Вальдо погребено в одной из боковых капелл церкви при аббатстве Сен-Дени, и далее, что до последнего времени младшие монахи монастыря поминают его зажжёнными свечами и таким образом чтят, так что повествователь в соответствии с такой данью почитания, воздаваемого Вальдо, восклицает (и Хебер приводит это высказывание, предпосланное также Мундингом как эпиграф к его исследованию): «Никогда не устареет память о тебе на этом месте, и пока длится этот преходящий мир, твоё имя будет неумолчно прославляться, о святейший муж!» Хебер добавляет к этому: «Последующие монастырские хартии доказывают нам, однако, как умело память о нём была устранена с двенадцатого века, а слава его имени оказалась в мире под спудом». Хебер повествует84, как при одном из ремонтов память о Вальдо была совершенно искоренена: «При десяти алтарях верхней церкви, при десяти алтарчиках в боковых капеллах и пяти в крипте, не нашлось места для костей Вальдо. Его свеча с тех пор была погашена в церкви. Он не упомянут ни в одном из 25 алтарей, ни где-либо ещё. Да, чтобы навлечь на него окончательное забвение, его имя опущено и в последующих перечнях аббатов, хотя такие перечни и выдаются за непрерывные». Возможно ли, что Хебер прав и что память о Вальдо и его друзьях изглажена из истории не совсем неумышленно? Вероятно, остаётся предположить, что подобное произошло, и задача дальнейших исследований установить, как именно.

Среди предков Карла Великого с материнской стороны жило — это показывает, как мы ещё увидим85, легенда о Флоре и Бланшефлёр — христианство Грааля. Оно передавалось через два поколения до Карла Великого, который, однако, заключил (хотя и неохотно) союз с Римской Церковью, проявившийся в том, что папа короновал его и сделал западноримским императором. Заключило ли христианство Грааля, представителем которого был Карл Великий, союз с римским элементом? Смешалось ли течение, более эзотерическое, с экзотерическим? Рудольф Штайнер указал на то, что так и было. Он говорит, что во Флоре и Бланшефлёр таилось желание сохранить эзотерическое христианство в чистоте, а в Карле Великом с ним сочеталось христианство экзотерическое. Рассмотрим точнее торжественный акт имперской коронации Карла Великого 25 декабря 800 года. На Рождество 800 года король Карл присутствовал на торжественном богослужении у св. Петра в Риме. Когда он преклонил колени перед алтарём Святого Петра, папа Лев III возложил на него императорскую корону. Народ кричал: «Коронованному Богом императору Карлу Августу благо, жизнь и победа». Биограф Карла Эйнхард сообщает, что Карл был неприятно этим поражён86. Что он был неприятно поражён, вполне понятно. Ибо до этого Карл представлял себе своё покровительственное господство над Римом так, что он приобретает решающее влияние на избрание папы и на его правление. Разве не франкское оружие недавно вернуло в Рим изгнанного папу? Неудивительно поэтому, что Карл, мысливший свою позицию по отношению к папе вполне определённым образом, был задет, когда тот его помазал. Но он быстро собрался с мыслями и приноровился к ситуации. Можно предположить, что в намерения Карла не входило менять свою позицию по отношению к папе, но ему пришлось смириться с тем, что его воля и действие отныне считаются волей и действием папы, а ему самому присваивается особый авторитет как исполнителю папских повелений. Произошедшее можно было понимать или как обретение франками империи греков или как возобновление западноримской империи. Очевидно, папа предпочитал второе толкование, усиленно подкрепляя его монетами, надписями и печатями (ср. s. 85, Bd. П, Kardinal Hergenröthers Handbuch der allgemeinen Kirchengeschichte). Карл чувствовал, однако, что, принимая эту корону, он оскорбил восточный Рим и в году 811 послал как раз Гуго Турского в Византию, чтобы умиротворить византийского императора и склонить его к признанию коронации Карла как западно-римского императора. Ибо что можно было ещё сделать, если обстоятельства так сложились. Но так или иначе эта коронация означала, что духовное течение, до сих пор сторонившееся римского, впало в римское.

В окружении Карла Великого, однако, были, как мы знаем, лица, несогласные с таким впадением в латинскую стихию, напротив, изначально настроенные совершенно иначе. К таким лицам принадлежал также Вальдо. Уже было указано, как симптоматично назначение Вальдо именно аббатом Сен-Дени, то есть намеренно или тайной волею судьбы на место, связывающееся с писаниями Дионисия Ареопагита. В году 827 Михаил Заика Византийский посылает писания Дионисия Ареопагита Людовику Благочестивому. Они были переданы аббату Хилдуину, преемнику Вальдо в Сен-Дени (ср. 1 Durantel, St. Thomas et le Pseudo-Denis). Сегодня предпринимается всё возможное, чтобы объявить поддельными эти писания Дионисия. Но Рудольф Штайнер показал, что как раз духовная наука подтверждает подлинность этих писаний. В писаниях так называемого Псевдо-Дионисия отражается, пусть поздно записанное, содержание учения того Дионисия Ареопагита, который упоминается в Деяниях Апостолов и был доверенным учеником Павла. Ученики того Дионисия переняли от своегб учителя в своё время учение и имена, и один из этих учеников записал дошедшее до нас. С направлением Дионисия Ареопагита совпадает Вальдо, по крайней мере, по своей судьбе.

Такое христианство, исповедуемое на народном языке, мы находим также у Вульфилы, о котором известно крайне мало, но в связи с ним дошло наиболее характерное, заключающееся в том, что в своём переводе Библии он опустил Книги Царств, так как счёл их чересчур воинственными. Это и характерно для чувствований Вульфилы. Ему виделось христианство, стремящееся не к внешней власти, а к тому, чтобы сокровенно вселиться в души различных народов. Потому он и вверяет Библию своим готам не на римском, а на готском языке. И тот же импульс, приближающий христианство к народному чувству силами народного языка, воздействует, как мы видим, и на Вальдо. Так мы постепенно обретаем возможность заглянуть в существо устремлений того дружеского круга, который при дворе Карла Великого пытался продолжить то, о чём повествуется в сказании о Флоре и Бланшефлёр, открываясь в форме легенды, и завоевать этим Карла Великого. Рассмотрим теперь эту легенду, передающую нам то, что не нашло другого пути в исторической традиции.

 

Глава третья

Флор и Бланшефлёр

 

Конрад Флек пересказывает предание о Флоре и Блан-шефлер, как это представлено здесь, фрагментарно. Эта сказочная поэма выпущена Карлом Панниером в переводе со средневерхненемецкого в издательстве Филипп Реклам в универсальной библиотеке № 5781-5783. С полным основанием Карл Панниер говорит в своём предварении: «Даже если изначальное ядро сказания следует искать на Востоке, для его распространения в Западной Европе наверняка решающее значение приобрело его формулирование в Северной Франции. Старейшую из всех сохранившихся версий старофранцузской поэмы о Флоре и Бланшефлёр издал Эделынтанд дю Мериль». С Востока заимствованы разве что самые общие мотивы. Нет сомнения, что конкретное, доступное нам сказание, быть может, вобравшее в себя и всевозможные восточные мотивы, исходит всё-таки от европейского Запада. Здесь сообщается только содержание этого повествования, как его передаёт Конрад Флек.

Конрад Флек ссылается на Рупрехта фон Орбента, как на французский образец (стих 140), но такого автора не удалось обнаружить.

 

Хочу поведать о любви87

Я вам предание такое:

Детей когда-то было двое;

Ещё им не было пяти,

Когда любовь на их пути

Их обрекла на злоключенья,

Им причиняя огорченья.

 

Итак, о злоключениях любви хочет поведать нам поэт. И о двух чудесных детях, чья любовь расцвела в дивной чистоте до того, как они достигли возраста, способного на страстные волнения. Так что у этой поэмы та же цель, что и у поэмы Вольфрама фон Эшенбаха о Парсифале — прославление верности, постоянства, стойкости.

 

274                           Прислушайтесь к моим словам.

Совет я любящему дам.

Тот, кто любовью удручён,

Любви на верность обречён

И должен быть неколебим.

 

В такой неколебимой верности Флор и Бланшефлёр предались друг другу. И далее поэт повествует нам о том, что от этих двух произошла Берта, о которой можно прочитать в старых книгах, а от неё и Пипина впоследствии родился Карл Великий:

 

278                          От этих двух была она,

Девица Берта рождена,

Что большеногою88 звалась.. .

Пипин супругом Берты стал,

Как в книгах старых я читал,

А у Пипина сын был Карл.

 

Таким образом, сказание о Бланшефлёр, бабушке Карла Великого с материнской стороны, также включается в круг документов, которые мы здесь рассматриваем. Мы увидим, что в форме изящного повествования в этом сказании изображаются величайшие всемирно исторические импульсы VIII и IX веков.

 

290                          Язычником родился Флор,

Она с рожденья крещена,

Но на двоих любовь одна,

И не вступая с нею в спор,

Крещенье также принял Флор;

Её любил он с детских лет,

В чём никаких сомнений нет.

 

Поэт сообщает нам, где было государство Флора: в Венгрии, в Вергальте (Норгальт), в Греции царствовал он. Сказание объявляет его властителем Греции, тогда как о Берте, матери Карла Великого говорится, что она — дочь императора Гераклия. Так сказание отождествляет греческого императора Гераклия с нашим Флором (ср. введение дю Мериля). Венгрию, говорит поэт, он унаследовал от своего дяди. Отец Флора — Феникс, король Испании. Он вступил в бой с войском паломников, а к этому войску принадлежал каролингский граф, участвовавший со своей дочерью в паломничестве к св. Иакову в Компостелле. Этот граф пал в бою, а его дочь, ожидавшая ребёнка, осталась одна, так как её супруг тоже погиб. Эта женщина — мать Бланшефлёр. Захваченная в плен Фениксом, она была уведена в его страну. Её высадили в Неаполе, и Феникс подарил её испанской королеве, своей супруге. Королева приняла её ласково, и так случилось, что королева Испании родила своего сына Флора в то же мгновение, когда каролингская графиня родила дочь Бланшефлёр.

 

Узнайте все, кому не лень:

Они в один родились день,

В одном чертоге, в час один.

Таков истории зачин.

Одна была у них пестунья.

 

Было Вербное воскресенье, когда тот и другая родились. А вербное воскресенье зовётся: Päques fleuries. «Paske florie», — говорит Конрад Флек. Потому и назвали их Бланшефлёр и Флор. Далее повествуется, как нежно полюбили они друг друга, как вместе ходили в школу. Но когда царь любви заметил, что дети вырастают, он пожелал их разлучить. В приступе гнева король хочет убить Бланшефлёр, но королева смягчает его. Она убеждает короля обуздать свой гнев и прислушаться к её доброму совету. Она сама видит, что негоже Флору оставаться здесь и по-прежнему ходить с Бланшефлёр в школу; следует отвлечь его стремления в некую даль. Так что было решено отправить Флора в школу в Мунтор, что в Андалузии. Там живёт сестра королевы Сибилла и Гурасс, её супруг. Флор отправляется в путешествие, лишь заручившись обещанием, что к нему пришлют Бланшефлёр, как только её мать, нуждающаяся в её заботе, сможет обойтись без неё. Если Бланшефлёр не приедет к нему в назначенное время, Флор вернётся за ней. А между тем королева продала Бланшефлёр купцам. Эти купцы из Вавилона как раз остановились в Лунките. Они заплатили за Бланшефлёр деньгами и драгоценностями. Среди этих драгоценностей находился кубок, изготовленный самим богом Вулканом. На кубке изображена встреча Париса с Афиной Палладой, Юноной и Венерой. Богиня раздора, не приглашённая на пиршество богов, подбросила богам яблоко с надписью: «Прекраснейшей». Парис должен решить, какая из богинь заслуживает этого яблока. Юнона сулит Парису власть, Афина Паллада — мудрость, Венера — красоту. Парис выбирает красоту, и ему достаётся Елена.

Из-за этого разыгралась Троянская война. И всё это было изображено на кубке, крышка которого увенчана карбункулом, а карбункул обладал свойством даровать здоровье на год каждому, кто пьёт из кубка. И карбункул к тому же сверкал во тьме. За тот кубок с другими драгоценностями была продана Бланшефлёр. Амирал89 приобрёл её у купцов и запер в башню. Когда Флор вернулся домой, его ввели в заблуждение, сказав, будто Бланшефлёр умерла, и показав её могилу. Гробница была из мрамора с четырьмя бронзовыми львами, обрамлённая многочисленными изображениями животных, обитающих в различных стихиях.

 

1887                        А в камне радовало глаз

Искусство, вызвав напоказ

Воздушных тварей, водяных,

А также множество земных.

 

Такое сотворил бог огня искусством Орфана и Вулкана. На первом камне лежал второй, пёстрый. При свете солнца в нём сверкали различные вещи:

 

1906                        То был состав четырёхцветный,

И золото, и серебро.

 

Ещё виднелись два образа — мужской и женский.

 

1912                        Явил художник-чудодей

Двух улыбавшихся детей;

Прекрасна Бланшефлёр была,

Изображённая, мила,

А с ней не кто иной, как Флор.

 

Казалось, картины оживают на глазах.

 

1922                        Ей Флор дарил царицу роз

Чья рукотворная весна

И в золоте была красна,

А лилия была бела;

Так Бланшефлёр преподнесла

Ему свой дар, чья белизна

В чистейшем золоте видна.

 

Оба образа были в коронах. В короне Флора сверкал карбункул. С четырёх углов этого художественного творения виднелись четыре трубки, выдувавшие четыре ветра. Это было дивное творение, не имевшее себе равных, ибо малейшее веянье ветра придавало образам жизнь и движение. Эти образы могли даже говорить, и чудо, соединяющее изображения любящих, длилось, пока дул ветер. Они целовались и не могли успокоиться, пока ветер не стихал. Гробница стояла у входа в собор. Четыре бога посадили на могиле четыре дерева, которые вечно зеленели. В изголовье у девицы росла олива, у её ног бальзамное дерево. А со стороны Флора было гвоздичное дерево и ещё одно дерево, источавшее благовоние. О бальзамном дереве говорят, что оно источает елей, услаждающий юность. Гвоздичному дереву, оказывается, не страшен огонь, и оно цветёт красными цветами, струящими аромат. Но эта дивная могила была пуста, ибо Бланшефлёр ведь не умерла, а только исчезла. Когда до Флора дошло известие о смерти Бланшефлёр, он хотел убить себя. Так что не оставалось ничего другого, кроме как открыть ему, где она. Когда это совершилось, он отправился искать её. Великолепно вооружённый, взяв с собою чудесный кубок, Флор ускакал. Его конь был с одного бока белый, с другого — рыжий. Явственно и чётко разделялись две масти на конском крупе. Они распределялись на шкуре поровну, и где рыжая масть граничила с белой, там проходила чёрная полоса в три пальца шириной. Начиналась она на лбу, тянулась через весь хребет, доходя до хвоста, также окрашенного в две масти. По бокам коня читалась надпись: «Лишь тот скакать на мне достоин, кто для короны был рождён». Это чудо произошло от природы, а не от человеческого ухищрения. И седло коня было необычно, сделанное так, что его тяжесть распределялась равномерно. Ведь соблюдались верные измерения, а между самым высоким и самым низким была правильная середина. Всякий читающий описание этого коня без труда узнаёт то, что встречается во всех алхимических писаниях, различные цвета, напоминание соблюдать верный вес и т.д.90 Но вернёмся к нашему повествованию. Мать, снарядив сына в путешествие, напоследок дала ему кольцо, наделённое чудесным свойством преодолевать всякую вражду.

После многочисленных приключений Флор, вынужденный дождаться попутного ветра, прибывает морем в Бальдаг. Так после четырнадцатидневного плаванья достиг он своей цели, попал в страну, где находился повелитель семи королей. Тот обладает башней, в которой семьдесят покоев, и в каждом живёт красавица. Здесь и пленница Бланшефлёр. Изнутри башня удивительна. Золото, лазурь, лучистый хрусталь украшают её.

 

4074                        Обычный заменяя кров,

На башне маковка была,

В лучистом золоте светла,

Скорей похожая на шар,

Вся излучающая жар,

Как солнце в светлой вышине,

Горячее при ясном дне;

Казалось, так же горячи

От жаркой маковки лучи.

 

Вверх от этой маковки вела золотая труба, в которой был карбункул, освещавший всю твердыню. Глубоко внизу был чудесный колодец.

 

4100                        Колодец был под башней скрыт,

В колодце дивный бил родник.

Колонну полую воздвиг

Искусник-мастер; тем ценней

Труба серебряная в ней.

Вода чистейшая в трубе

 

Сама струилась по себе.

Был безотказен круглый год

Сей башенный водопровод;

В свинцовой же трубе вода

Текла дурная бы всегда.

 

Этот колодец снабжал водою все семьдесят покоев.

 

4127                        Колонну в странном обаянье

Увенчивало изваянье.

Сквозь медные его уста

Вода струилась изо рта,

Чтобы попасть в колонну снова,

По-прежнему стекать готова

Вниз по трубе, как вверх текла,

Чиста, прозрачна и светла.

 

И этот примечательный круговорот неоднократно представлен в алхимических описаниях.

В башне живёт Бланшефлёр, и Флор должен спасти её оттуда. Четыре стражника охраняют башню, где таятся 70 женщин. Все они служат Амиралу. В особенности две из них, Бланшефлёр и Кларис.

 

Владыке воду подавать,

Когда ложиться и вставать

Он вечером и поутру

Изволил, так что не к добру

Малейшая пред ним вина,

Одна из них была должна,

Платок другая подавала...

 

Один стражник охраняет единственную дверь. И этого стражника должен привлечь на свою сторону Флор. Он добивается его благосклонности подарками, а также тем, что обыгрывает его в шахматы, не только прощая ему проигрыш, но и подарив ему столько, сколько выиграл сам. Так, наконец, он проникает в башню. В красном наряде, в одеянии из красного золочёного шёлка он затаивается среди красных роз, и слуги стражника несут его в цветочной корзине по лестнице вверх.

 

Он срезал много нежных роз.

Была пора цветов и трав,

Способных тешить женский нрав;

Цветущая краса долин Восьми сподобилась корзин;

И в смутном чаянье утех Одна корзина больше всех,

А в ней как раз был спрятан Флор.

 

С юмором описывается, как чрезмерная тяжесть корзины побуждает стражников оставить корзину этажом ниже. К счастью, Флор таким образом попадает в комнату Кларис, расположенной к Бланшефлёр. Придя в себя от страха при виде красного рыцаря, вылезающего из корзины, она зовёт свою подругу Бланшефлёр. Так находит Красный Рыцарь свою белую невесту91.

 

5928                         И после долгих дней разлуки

Забыты прежние страданья

В час неожиданный свиданья.

Уже влюблённые вдвоём

И в упоении своём

Так, нежные, друг другу рады,

Что все изведали услады,

Которые любви знакомы

От поцелуев до истомы;

 

Не может быть средь игр таких

Лишь грубых прихотей мужских.

 

И нежность, в ласках торжествуя,

Доходит лишь до поцелуя;

Пыл грубый нежному претит.

 

Флор с Бланшефлёр вдвоём едва ли

Запретных радостей желали,

У них любовь была чиста,

И целомудренны уста.

 

Их счастье длилось недолго, так как присутствие Флора в башне скоро обнаружилось. Случилось так, что Бланшефлёр однажды утром не приступила вовремя к выполнению своих обязанностей при Амирале, не проснулась и всё ещё спала, когда Кларис уже шла к нему, трепеща и дрожа, ибо она заметила отсутствие Бланшефлёр. За ней был отправлен посланный, и когда тот вернулся со своим известием, Амирал сам пошёл взглянуть на то, о чём ему было доложено. Посланный, взглянув на спящих, не понял, дева или рыцарь лежит с Бланшефлёр:

 

6160                    И посланный пошёл туда,

Где на одном и том же ложе

С блаженным сном их счастье схоже

От гибели невдалеке

Лежат и спят щека к щеке,

Беспечные, уста в уста.

Почиет нежная чета.

При виде Флора в этот миг

Поставлен посланный в тупик,

И ничего сказать не мог,

Переступив через порог,

Не понял, что за существо

Перед глазами у него.

Неописуемо хорош,

Флор с юной девушкою схож;

Светился каждый волосок;

Щекам неведом был пушок.

И посланный назад шагнул,

Будить он спящих не дерзнул.

Он мог бы их и пожалеть,

Чтобы невинным уцелеть,

Молчать, однако, не дерзал,

Всё властелину рассказал.

 

Услышав такое известие, Амирал схватил меч и поспешил в комнату, где они спали. Разгневанный, он. вошёл туда и сам преисполнился изумления не в состоянии уяснить, кто это лежит с его приближённой. Убедившись, что это юный рыцарь, он велел разбудить его не самым нежным образом. Потом обоих немилосердно поволокли в большую залу, которая была в той твердыне, чтобы покарать смертью Флора и Бланшефлёр за то, что они сделали. Обнажив меч, Амирал спросил Флора, как его имя. Флор ответил ему просьбой, чтобы халиф собрал своих князей и оказал им честь выслушать его обвинение против Флора и что сам Флор может сказать в своё оправдание. Амирал соглашается на это и велит повсеместно оповестить, что на следующий день он созывает высший суд.

 

6923                         Услышал клич весь Вавилон,

И все пришли со всех сторон.

 

Когда забрезжило утро и обоих повели на суд, Флор вспоминает о колечке, которое ему подарила его мать. Он снимает его и хочет подарить колечко Бланшефлёр, чтобы оно защитило её. Бланшефлёр отвергает этот дар. Он настаивает. Бланшефлёр отбрасывает колечко. Военачальник, ведущий их на суд под стражей, оказался свидетелем странного спора и понял из их слов, каким свойством и какой силой наделён камень. Наклонившись, он поднимает кольцо. Когда в ходе дальнейших событий им выносят приговор, этот военачальник выступает перед Амиралом как защитник Флора и Бланшефлёр. Он говорит Амиралу: никогда не видел он такой верной, такой взаимной любви, идущей из самой глубины сердца, и таких молодых, неискушённых влюблённых. И военачальник рассказал, как оба они отказывались от спасительного кольца. Это приводит лишь к тому, что Амирал хочет их допросить, не отступаясь от своего гнева. Флор называет своё имя и отчизну, отказываясь, однако, объяснить, как он проник в башню. Наконец, он просит убить его одного, так как Бланшефлёр невинна. Но против этого протестует Бланшефлёр. Флор пришёл из-за неё. Убить следует её. Амирал остаётся непоколебим и требует свой меч.

 

6997                         Велит он принести свой меч,

Чтоб сталью голову отсечь

Тем, кто владыку прогневил.

 

И тогда происходит следующее: кто бы из двух ни клал свою голову на плаху, другой (другая) отталкивает его.

 

Хоть перед любящими плаха,

Друг друга оттолкнуть без страха

Пытаются, чтоб лечь скорей

На плаху головой своей;

И слышится в толпе рыданье,

Всех охватило состраданье;

Не только девам и юнцам,

Их жаль и каменным сердцам.

Спор благородный: чей черёд,

Кто за кого сейчас умрёт.

И в будущем, как и в былом,

Любовь не дрогнет перед злом.

Впервые, что ли, суд подобный,

Когда влюблённых судит злобный.

Жестоко любящих карал

Безжалостнейший Амирал.

При этом сам смутился малость,

Почувствовал почти что жалость,

Но добрых чувств не потерпев,

Над ними торжествует гнев,

И, приходя в себя на миг,

Он отовсюду слышит крик:

Прости девицу, господин!

Над нею властен ты один;

Ты вспомни, как она была

Тебе же самому мила.

Ты только сердцу не перечь!

Как на неё поднимешь меч?

 

И наконец Амирал сжалился над несчастными детьми:

 

И тут он вспомнил, сам не свой,

Как дева нежною красой

Его к себе расположила

И как она ему служила;

И хоть рука его тверда,

Свой меч он выронил тогда.

 

Так что здесь происходит то же самое, что мы уже знаем из повествования о рыцаре Гуго.

Конрад Флек повествует в конце о бракосочетании и возвращении обоих; они — отец Флора между тем умер — возвращаются в Испанию повелителями. Кларис остаётся, став супругой Амирала. Счастливые, даруя счастье другим, доживают Флор и Бланшефлёр до сотого года и «в час один и в день один» достигают вечного блаженства. «Одна могила их тела благоговейно приняла; их души к Богу вознеслись». «Тай ложной нет как нет любви, и потому ты не преминь сказать от всей души: Аминь!»

Итак, в этом сказании мы находим повествование, имеющее разительное сходство со сказанием о рыцаре Гуго. Разыгрывается же оно не во времена Карла Великого, на два поколения раньше. Но и это повествование ведёт нас в сферу Карла Великого, относясь к его матери, а также к деду и к бабке с материнской стороны. Из них, названных в сказании о Флоре и Бланшефлёр, история знает по меньшей мере Флора. Это Шарибер Лаонский, сын той Бертрады, которая 23 июня 721 года основала Прюмский монастырь92. Сказание считает этого Шарибера сыном Феникса, «короля Испании»93. О том, что Берта, мать Карла Великого, была франкского рода, определённо свидетельствует папа Стефан Второй (Codex Carolinus № 45 in Dahn, Urgeschichte Bd. 3, s. 855-Onckens allgemeine Geschichte).

Шарибер Лаонский пережил свадьбу Пипина с Бертой, дав ей в приданое часть Румерсгейма (s. 834 a.a.b., Dahn). Свадьба последовала в 741 году, Карл Великий родился в 742 году. Ко времени посольства от Пипина к Аль-Мансуру Шарибер, кажется, умер, ибо его преемник Фруадмон означен датой 763 год (Ср. Melleville, Histoire de Laon, Laon 1846, Bd. 1, s. 400). Сказание также приписывает ему сто лет жизни. Поскольку сказание о Шарибере Лаопском уводит на Восток, можно предположить, что он был инициатором этого путешествия в 765 году.

В странствии Флора на Восток легендарно отражается действительность. Душа Европы что-то искала на Востоке, хотела там обрести нечто, ей принадлежащее, как она чувствовала — Бланшефлёр.

Рудольф Штайнер обратил внимание на то, что в истории Флора и Бланшефлёр искание мировой души представлено человеческой душой. Эта пара не внешняя. Лилия (Бланшефлёр) — душа, обретающая своё высшее «Я». Так отправляется Флор, представитель европейской души, на Восток, чтобы спасти высшее благо человечности.

Кто внимательно читает поэму Конрада Флека, обладая при этом некоторым знанием средневекового алхимического языка, тот легко заметит, что в поэме представлен алхимический путь познания. Это проявляется в подчёркивании четырёх стихий: Земли, Воды, Воздуха и Огня; к тому же описываются цвета, упоминаемые в поэме, в особенности указывается пряный дух красной субстанции94. Далее то, что говорится о <