Перепечатано из секулярной сокровищницы в Вене.

(Ежегодник художественноисторического собрания в Вене. Новый выпуск. Особая тетрадь 21, а также с разрешения издателя Антона Шролля и Ко., Вена, Траттенхоф).

 

 

После того как всё это разыгралось, вошли ещё две женщины, дочери графа Ивана фон Нонель и Иерниса фон Рейле. Обе они несли два ножа159, у которых были серебряные клинки, сверкавшие белизной. Ножи были так остро заточены, что ими можно было резать сталь. Этим женщинам предшествовали четыре женщины со свечами, так что женщины, которые несли ножи, и женщины, которые несли свечи, вместе составляли шесть. Две девы положили серебряные ножи и отступили назад в круг двенадцати дев, из которых — как мы уже знаем — четыре носили тёмный скарлат, а восемь были в зелёных платьях. Так что к этим двенадцати отошли две девы, которые принесли серебряные ножи. Когда все они заняли свои места, женщин оказалось восемнадцать.

Потом вошли ещё шесть женщин. Их платья были наполовину из шёлка с золотом, наполовину — из нинивийской ткани. Эти шесть вошедших вновь и шесть, которые принесли серебряные ножи и свечи, были одеты так, что они носили на себе два цвета. Но после них вошла королева. Облачённая в аравийские ткани, она несла на зелёном шёлке вещь, называвшуюся Грааль.

 

235, 23                     Та вещь Грааль, в ней луч и знак,

Всех земных средоточие благ.

 

Когда вещь была внесена, явились ещё шесть свечей, в которых горел бальзам. Их тоже принесли девы. Королева положила Грааль перед хозяином. Парсифаль наблюдал всё это, сам облачённый в мантию королевы, которую та ему предоставила. Королева и шесть дев, принесших свечи, вместе семь, отошли к первым восемнадцати женщинам, всего 25 женщин, в центре стояла королева, справа и слева от неё по двенадцать женщин.

Точному описанию всего произошедшего поэт придаёт столь большое значение, что мы едва ли можем подумать, будто это просто дань избыточной поэтичности. Грааль является именно среди двадцати четырёх светочей. Таковы двадцать четыре старца с венцами из лилий, о которых Данте говорит в своей «Божественной комедии» (Чистилище, песнь 29, стих 84 и далее); в символике Средневековья они означают 24 книги Ветхого Завета. Подразумеваются высшие сущности, вожди человеческого развития, как их однажды обозначил Рудольф Штайнер: водители 24 ступеней мирового развития, в Средневековье обычно именуемые Престолами. Они образуют окружение Христовой силы, окружение Агнца и наслаждаются Его созерцанием, но Грааль сияет ярче их света, что истолковано Зимроком, говорящим о Граале: «Луч и знак, всех земных средоточие благ» («erden Wunsches überwal»). Нет прозрения, нет религии, которые не затмевались бы Граалем, ибо Грааль сочетает их все. Это высказал Гёте в своей поэме «Тайны». Рудольф Штайнер с полным основанием говорит: Если бы Гёте завершил «Тайны», оставшиеся фрагментом, в них была бы выражена вся мистерия Грааля. В этой поэме Гёте хотел показать, что мудрость, принесённая учителями мира в жертву на алтаре человечества, воскресает любовью в сердце Единственного, Кто сочетает разные лучи многоцветного света. Превращение мудрости в любовь хотел показать он. И что, если не целительную любовь, предстоит Парсифалю развить из истинного познания.

Это мы постигаем, когда рыцари сидят за столом. За каждым столиком сидят по четыре, а всего столов было сто, так что сидели четыреста рыцарей, и каждому служил оруженосец, так что и оруженосцев было четыреста:

 

237, 13                     У каждого стола на пире

Оруженосца было четыре.

Оруженосцы знали сами,

Как служить рыцарям за столами;

Двое разрезали жаркое,

И приносили другие двое

Яства различные и вино,

Как было там заведено.

 

Четыре тележки подвозили кубки. Четыре рыцаря расставляли их по столам, за ними следовал управитель, которому полагалось убирать со столов посуду, когда отпадала в ней надобность, и снова укладывать её на тележку. Сто оруженосцев принимали перед Граалем хлеб на белые полотнища и делили его. У Грааля можно было просить всё что угодно, и, как ни странно, Грааль каждому давал то, что нужно как раз ему. Грааль настолько универсален, что потенциально содержит в себе всё, и даёт каждому то, что ему предназначено.

 

238, 13                     Взять можешь со стола свободно

Всё, что душе твоей угодно;

Каких только на стол не шлют

Горячих и холодных блюд!

Лесная дичь, домашний скот -

Всё для пирующих господ.

 

Так сотворил Грааль великое чудо. Он даровал пищу, которую можно назвать небесным хлебом. Христос давал ученикам такую пищу, благодаря которой они стали общиной, ибо Грааль дарует то, что принимаешь индивидуально, чтобы стать членом единой сущности. Поэт наглядно описывает, как рыцари получают ко всем блюдам три приправы, соответствующие тройственной человеческой природе: соль, кислый соус и перец. Но также три сорта напитков: вино тутовое, виноградное и красное вино.

Когда Парсифаль всё это увидел, он мог бы сказать себе: вот я вижу священнейшее в окружении светочей, вот я вижу кровавое копьё, вот я вижу, что приносит смерть, что приносит ущерб, тайну Сатурна с его силами, и снова воздвигающее, что преодолевает их. И вот мимо него прошло мгновение, когда он мог показать, что он созрел. Выступил мальчик и вынес меч в драгоценных ножнах. Эфес был из рубина, и лезвие чудно. Хозяин вручил меч ему, сказав: этот меч мне часто помогал при величайшей опасности, пока меня по воле Божией не постигло тяжелейшее телесное ранение. Вам я вручаю этот меч, и да поможет он вам обрести то, что пока ещё не выпало на вашу долю при одном только созерцании, усладившем вас ныне:

 

239, 28                     Пусть меня боль от раны гложет,

Бог даст, вам этот меч поможет

Восполнить, что не достаёт

Вам среди жизненных забот,

И, разгадав его загадку,

Любую выиграете схватку.

 

Если бы Парсифаль разгадал загадку меча — мы говорили уже об этом во вступлении к нашей книге, — ему открылось бы, что ему вручают «меч-слово» в присутствии 24 пламенников и высшей силы. В сиянии светочей он постиг бы созвучие мудрости и воспринял бы силу, всё то, чего он теперь не удостоился. Он не прочитал заповедь меча. Ему вручили меч с требованием спросить:

 

240, 2                       Как жаль мне, что спросить не мог

Он, промолчав, как дурачок,

Зачем ему вручают меч,

О чём идёт при этом речь.

 

Так что вопрос гласил бы: почему ты страдаешь? Почему тебе больше не помогает меч, который так часто выручал тебя в опасности? Почему меч потерян для тебя? Почему ты утратил Слово? Все дальнейшие переживания Парсифаля направлены на то, чтобы привести его к этому вопросу и ответу, который он должен дать сам себе: я сам виноват в страданиях человечества; лишь когда я достигаю моей высшей цели не для себя, а на службе Слову, возникает во мне сила исцеления. Но Парсифаль не понимает этого, так что он видит лишь то, что доступно зрению, и вынужден покинуть обитель Грааля.

Теперь всё разыгрывается в обратном порядке. В известной степени наоборот. Здесь переживание Парсифаля повторяется с конца:

 

240, 14                     Служили дамы в свой черёд.

Последних первые сменяли...

 

Они подступают ко Граалю вместе с королевой, королева склоняется, и дева снова уносит Грааль. Парсифаль смотрит им вслед, видит, как они исчезают, и в особом покое у входа в зал замечает на ложе старца удивительной красоты. Он так и не узнаёт, кто этот старец.

 

241, 1                       Но как его прозванье

Пока молчит повествованье,

Скажу, когда пора придёт,

Как прозывался старец тот,

И замок назову я,

В дальнейшем повествуя. (Ср. с. 296.)

 

Вольфрам полагает, что ещё не пришло время поведать это. Таков закон Грааля: не открывать ничего иначе как в соответствии, позволяющем воспринять всё в целом. Многочисленные предварения предуготовляют нас к пониманию того, что происходит. И комментарий допускает здесь то, что преждевременно для читателя, взявшего за руку Парсифаля в первый раз и дочитавшего до этого места. Поэтому мы можем выдать, что поэт скажет лишь позднее. Но и мы хотели бы заметить, какое большое значение придаёт он тому, чтобы в повествовании о Граале всё выступало в своё время и на своём месте, не озадачивая неподготовленного. Повествующий о приключении Грааля уподобляется поэтом стрелку, натягивающему лук. Он не хочет пустить стрелу слишком рано. Поэтому он говорит:

 

241, 21                     В повествованье промахнуться -

В самой же цели обмануться,

Ты только промах допусти,

И ты сбиваешься с пути.

При этом всё равно что глухо

Одно, как и другое ухо;

В молчанье лучше потерпеть,

Чем зря болтать мне или петь,

И слушал бы, кому не лень,

Козёл или трухлявый пень.

 

Впрочем, поэт предостерегает и от кривых дорог:

 

241, 15                     Но мы едва ли бы сумели

Дойти кривым путём до цели.

 

Здесь мы можем сообщить, не пренебрегая предостережением поэта, что старец, которого видит Парсифаль, — Титурель, тот, кто низвёл Грааль с неба на землю. Перед ним ангелы возносили его в небеса. Он сделал для Грааля дарохранительницу, за тридцать лет построил для него обитель, построил храм и совершил это в своём собственном существе. Тогда Грааль снизошёл в храм. Так вернулось к людям то, что хранили ангелы. Лишь поодаль различает Парсифаль носителя этой мистерии. И он видит, как постепенно исчезают дивные образы. Хозяин говорит гостю: «Постель для вас готова, я советую вам удалиться на покой». Поэту жалко Парсифаля, соглашающегося на это. О если бы только он спросил! Но, простившись, он отправляется в постель. Постель была богато украшена; она так удивительно сверкала, что Парсифаль подумал, не горит ли она пламенем. Парсифаль увидел одну-единственную постель, так что он попросил рыцарей, сопровождающих его, также отправляться на отдых. Как однажды в замке Кондвирамур, постель и ложе подобно скорее смертному одру, чем обычной постели. Вокруг постели снова горят свечи. Но светлее этих свеч сияет его лик. Девы помогают ему раздеться. Четыре девы приходят, чтобы убедиться, хорошо ли о нём позаботились и мягко ли ему лежать. Паж со свечой предшествует этим четырём девам. Когда они вошли, Парсифаль укрылся одеялом. Но они сказали ему: «Благоволите бодрствовать ради нас некоторое время». Он лежал под одеялом, когда они это говорили, и его лик сиял, как солнце. Девы должны были увидеть его красоту. Три напитка принесли они: морс, вино и сусло. Четвёртая дева несла яблоки из рая. Она преклонила перед ним колени, как однажды Кондвирамур; он пригласил девицу сесть, как однажды Кондвирамур, но она сказала: «Оставьте меня, сидя я не смогу служить вам, а мы пришли вам служить». Он говорил ей любезные слова, как говорил однажды Кондвирамур. Он пил и ел принесённое ими, потом они ушли. Парсифаль там лежал, и свечи освещали его ложе, потом он заснул. Но он лежал не один:

 

245, 1                       Но не один был Парсифаль.

Лежала вместе с ним печаль,

И Херцелейда с ним была,

Чья скорбь о сыне тяжела,

Как скорбь о Гамурете,

Который на том свете,

И стрелы будущих скорбей,

От них не скрыться, хоть убей,

И ранят спящего в ночи

Неумолимые мечи,

И копья спящему грозят,

Вот-вот они его пронзят;

Открыть не успевая глаз,

Во сне он умер тридцать раз.

Так вёл он в тяжком сне бои

И силы расточал свои;

Не скажешь: будь что будет,

Когда опасность будит;

Пот до костей пробрал во сне...

 

Парсифаль проходит через некое переживание смерти. Человек-скелет возникает у него перед глазами. Хотя в нём развивается внетелесное сознание, он ещё не способен правильно обследовать духовный мир, так как он не задал вопроса. Выход в духовный мир он воспринимает не как духовное единение с миром стихий, а в страхе. И потому, ввергнутый в обычное чувственное сознание, он должен снова покинуть обитель Грааля.

 

245, 20                     Но вот забрезжил день в окне.

Он говорит: «Куда девались

Те, что прилежно увивались

Вокруг приезжего вчера?

Одежду мне подать пора».

Сказал — и задремал он снова.

Никто не слушается зова.

Уже дневной сияет свет,

А никого как будто нет.

 

В этом трагизм, постигающий Парсифаля. Его сон остаётся обыкновенным сном. Обитель Грааля со своими образами больше не открывается ему. Сказано только, что он соскакивает с постели и на коврике перед ней находит два меча, меч Грааля и меч Красного Рыцаря Итера Гаевиса. И мантия королевы по-прежнему у него. Не находя никого, кто бы помог ему, он вооружается сам и прикрепляет оба меча сбоку. Перед домом находит он своего коня; тут же щит и копьё. На его зов никто не отвечает. У въезда во двор замка примяты трава и земля. Должно быть, много рыцарей уехало отсюда. Ворота открыты, следы конных и пеших подтверждают исход рыцарства. Мост опущен.

Парсифаль едет через подъёмный мост. Вдруг мост поднимается. Стражника, который это сделал, Парсифаль не видит, это произошло так быстро, что его конь чуть не упал. Так бывает, когда человек ищет перехода из духовного мира в чувственно-физический и не может подчинить своей воле всё, что вынужден принять во внимание. Тогда человек чувствует, как начинает колебаться мир образов, которым он был захвачен. С кем это случается, тот погрешил против сокровенного солнца, против силы, которая освещает человека во сне. Он теряет глубинную силу. Так стражник кричит Парсифалю вслед: «Отныне с вами пребудет ненависть солнца, вы гусь! Ах, потрудились бы вы только задать вопрос!» Стражник хочет сказать, что любовь и сострадание в Парсифале должны были бы быть сильнее, чем правила, преподанные Мефистофелем-Гурнеманцем. А когда Парсифаль обернулся, чтобы попросить объяснения, ворота захлопнулись. Он пытается ехать по следам копыт. Так бывает с человеком, когда после пробуждения он пытается удержать улетучившиеся образы. Чем больше он ищет, тем глубже они скрываются. Парсифаль, скачущий по следу, должен убедиться, что он теряет след. Наконец след пропадает совсем. Что же ему остаётся, если не самопознание. Это самопознание предстаёт ему в образе Сигуны. Это другое самопознание, не то, что предлагал ему Анфортас. Анфортас явился ему как страждущий хранитель Грааля, на коленях у Сигуны мёртвый рыцарь. Забальзамированный, он у неё в объятиях.

Мы уже обращали внимание на то, что с мгновения, когда Парсифаль упустил возможность задать вопрос, переживания повторяются в обратном порядке. Парсифаль должен всё пережить снова, но в преображённой форме. Поэт описывает лишь некоторые моменты в этом обратном переживании. Кто хочет очиститься, тот должен идти этим путём. Иначе истинное самопознание для него невозможно. Неудивительно, что Парсифаль снова встречает деву с мёртвым рыцарем. Ведь Парсифалю ничего не осталось от переживаний в обители Грааля, кроме мантии и меча. Мантией он защищён от многого. Изречение на его клинке напоминает ему, что он упустил. Ему предстоит осознать, что он не нашёл истинного отношения к Слову. Сигуна спрашивает его, где провёл он эту ночь. Парсифаль отвечает: «В миле отсюда расположен великолепный замок, и я только что его покинул». Тут Сигуна говорит: «Это неправда, нет никакого дома ближе, чем за тридцать миль. Но в тридцати милях отсюда действительно стоит замок. Кто ищет, тот не найдёт его; увидеть его можно, только если не искать его. Только нечаянно может кто-нибудь увидеть этот замок. Но замок вам вряд ли известен. Он зовётся Монсальвеш, земля Сальвеш зовётся государство, где его хозяин носит корону. Титурелем зовётся тот, кто завещал это государство своему сыну, королю Фримутелю». И тут она повествует о роде Грааля.

У Фримутеля было четверо детей (пятое дитя не упоминается, так как умерло при жизни Фримутеля). Три из них ещё богаты, один выбрал добровольную бедность. Его имя Треврецент. Поэт Альбрехт фон Шарфенберг в своём «Титуреле» сообщил прозвание Треверикунта (Треврецента). Он его именует «Скородействующий». Он человек дела, чьё деяние обретает значение там, где во вселенной нужно восстановить истинное равновесие. Потому он стреляет, где другие не выдерживают равновесия, пусть даже как будто мимо цели. Если рассматривать его только самого по себе, можно не понять его и допустить по отношению к нему несправедливость. То, что он делает, приобретает смысл и значение лишь постольку, поскольку это придаёт равновесие действиям других. Когда он почувствовал, что его брат Анфортас погрешил в служении любви против заповедей Грааля, он пожелал искупить содеянное, совершив противоположное. Он отрёкся от почестей, отрёкся от гордого рыцарства и от жизненных радостей, став отшельником. Вовсе не в его характере быть аскетом. Он упорствует в такой односторонности, питается корнями и травами, спит на мху под защитой скалы, лишь отчасти его защищающей от дождя, живёт в убогой хижине, так как создаёт противовес действиям Анфортаса. И многое из того, что он делает, совпадает с тем, что происходит в обители Грааля. Он несёт внешнюю службу.

Такая вставка нужна, чтобы характер Треврецента был понят.

И поэт продолжает:

 

251, 16                     Опора Анфортаса — брат,

Не мог он сам расправить плеч,

Не мог ни встать, ни сесть, ни лечь.

 

Далее Сигуна говорит: «Ах, если бы вы попали в замок Грааля! Вы могли бы вызволить его владельца». Тут валезанец говорит: «Я там был, видел чудеса, видел женщин». И она узнаёт говорящего по голосу. Она называет его имя: «Ты Парсифаль. Видел ты в замке владельца? Послушай:

 

252, 2                       Не зря скакал ты в отдаленье,

Когда принёс ты исцеленье;

И ветры в поле и в дубраве

Твоей предшествовали славе.

Неважно, кто ручной, кто дик;

Для всех ты лучший из владык».

 

Парсифаль спрашивает: «А как вы меня узнали?» И дева отвечает: «Видишь, это я, я высказала тебе моё горе, и твоё имя назвала тебе я. Я в родстве с твоей матерью, она мне тётка». Тогда и Парсифаль узнаёт её. Он сознаёт, кто перед ним. Ибо он не узнал Сигуну, так мертвенно-бледна она была. И он предлагает ей вместе с ним похоронить мёртвого.

Он не замечает, что судьба приводит к нему в руки девственную невесту с мёртвым рыцарем, чтобы во внешнем переживании он обрёл внутреннее. Он не замечает, что овдовела его собственная душа, что он дал померкнуть звёздным письменам, которые носил в своей душе. Но Сигуна знает, что ему нужно, и возвращает его внимание к этому. Она указывает на меч Грааля и спрашивает: «Знаешь ты его дары?» И она рассказывает ему, кто выковал его: «Кузнец звался Требюше в стране короля Лаха (Лах — отец Йешуты). Там есть источник, у Карната:

 

254, 1                       Меч, верность рыцарю храня,

Ломается вдруг пополам;

Обломки погрузи ты там

В неиссякающий исток,

И восстановится клинок

У камня в утренних лучах,

Источник тот зовётся Лах.

Когда его осколки целы,

Их вновь соединит умелый.

Ты их в источник окуни,

И станут вновь мечом они;

И засверкает снова меч,

Чтоб отразить или рассечь;

Но меч и Слово заодно;

Боюсь, не у тебя оно».

 

Мы уже истолковывали это место в самом начале книги. Сигуна указывает Парсифалю на силу вдохновения, напоминает, что у него два меча. Что он рыцарь меча, но также рыцарь Слова. А Слово-меч разбивается, если он не умеет создавать его снова. Кто там, где в сокровенном струится духовный источник, где сияет солнце светлого дня, не может обновить Слово духа, кто воспринимает лишь осколки предания, тот не может быть рыцарем Грааля. Он, правда, может прийти ко Граалю, но вынужден его покинуть. Вот что должен постигнуть Парсифаль: он должен научиться читать проявления, распространяющиеся по звёздному небу. Он должен прочесть звёздные письмена.

В ответ на её вопрос Парсифаль рассказывает Сигуне о своём упущении; она проклинает его:

 

254, 30                     «Вопрос ты задал ли тогда?»

«Нет, ничего я не спросил».

 

Дева опечалена. Она называет его несчастным и проклятым.

 

255, 28                     «И у меня ответа нет.

Не ведаю, как вам помочь».

И Парсифаль уехал прочь.

 

Однако его переживание движется назад, неумолимо. Он должен идти от переживания к переживанию. То, что он должен исправить, возникает у него перед глазами. Но то, что описывает поэт, не внутренние переживания, а переживания внешние. Это характерно для искателя Грааля в его переживании судьбы: во внешнем переживании и во внутреннем образе ему предстаёт одно и то же. Он празднует свою собственную судьбу. Поднимаясь и падая со ступени на ступень, он должен постигать это, пока после долгих блужданий не обретёт Грааля.

Парсифаль встречает Йешуту. При всей своей невинности он провинился перед ней. Теперь он встречает её снова. Исправлять он должен и то, в чём погрешил неосознанно и невольно. Поэт потрясающе описывает облик Йешуты. Отвергнутая супругом, она едет на жалкой лошади. Сквозь шкуру лошади проступают рёбра. Она белесая, как горностай. Недоуздок у неё из лыка, грива не подстриженная и спутанная. Глаза запали. Пазухи расширились. Лошадь хромала, замученная и затравленная. Должно быть, она страдала от голода. Передвигалась она разве только чудом. Упряжь была изорвана и покоробилась. Вместо подпруги верёвка, повреждённая, надорванная шипами и кустарниками, как платье Йешуты. Её нагота была прикрыта лишь лохмотьями. Увидев Парсифаля, она тотчас узнала его. Она покраснела, так как он был красивейший мужчина в стране, и она напомнила ему о первой встрече. А он говорит, что не собирался навлекать на неё позор и теперь сострадает её горю. Она плачет. Он подъезжает к ней ближе и говорит:

 

259, 5                       Так ради Бога, госпожа,

В слезах от холода дрожа,

Возьмите верхний мой наряд.

 

Это место легко пропустить. Между тем оно существенно. Ибо он предлагает ей пурпурную мантию носительницы Грааля. Поистине это не малый подарок. Чтобы избыть вину, человек должен отдать всё, даже если он обрёл высшее. Судьба неумолима. Но Йешута отвергает этот дар из страха перед супругом, не осмеливаясь носить одеяние чужого рыцаря. А для Парсифаля это к лучшему. Ибо она просит его уехать, иначе жизни их обоих будет грозить опасность. Тогда Парсифаль спрашивает, кого она имеет в виду. И она рассказывает о своём супруге, об Орилусе, который отверг её. Он уехал от неё, но они так долго между собой говорили, что он обернулся и увидел их обоих. В гневе он бросается к ним с поднятым копьём. Копьё, направленное в грудь Парсифалю, принадлежало Гаевису. Парсифаль убил Гаевиса, чьё копьё теперь направлено против него. Так поэт являет нам неумолимость судьбы. Парсифаль пренебрёг вопросом, и ему об этом напомнил меч, который выковал Требюше. Что оборачивается против Парсифаля? Кто его противник? Его собственная вина. Отражённая чужой душой! В последующие стихи вложено поэтом ещё многое, идущее в том же направлении. Мы больше не можем расшифровать все намёки. Но поэт говорит ещё отчётливее: у Орилуса особенное вооружение. У него на щите змей. Над его шлемом реет дракон, на его доспехах много отлитых в золоте, украшенных драгоценными камнями изображений дракона с глазами из рубинов. Парсифаль должен биться с бесчисленными драконами, пока он бьётся с Орилусом. Поэт так и говорит:

 

263, 9                       Достоин славы Парсифаль.

Сражается с мужем одним,

И сто драконов бьются с ним.

 

Да, он описывает дальше, как Парсифаль ранит дракона, реющего над шлемом Орилуса. Орилус не может не думать, что он бьётся против того, кто обесчестил его жену. Он же не знает, что она невинна. Тут борьба достигает высшей точки. Парсифаль остаётся победителем. Парсифаль требует, чтобы Орилус помиловал свою жену.

 

266, 7                       Охотно жизнь тебе дарую,

Но, доброту ценя такую,

С женой своей ты помирись.

 

Орилус отказывается. Он предлагает многое, предлагает две страны, над которыми властвует его брат Лехелин. Снова говорит судьба: это земли, которые Орилус отнял у Парсифаля. Парсифаль отметает это всё и требует, чтобы Орилус отправился в Британию, где находится дева, которую ударили из-за него; этой деве Орилус должен передать привет, иначе он будет убит. Также Артура он должен приветствовать. Парсифаль не подозревает, что Кунневара — сестра Орилуса. Как охотно тот отправляется к ней. Судьба смягчилась, примирение близко. Парсифаль может исправить то, что он наделал. Парсифаль говорит:

 

267, 25                     Не упущу из виду,

Простишь ли ты обиду.

 

И он говорит, что готов поклясться: женщина невиновна. Орилус рад этому. Тут они втроём доезжают до кельи в скалистой стене. Они едут туда, так как Парсифаль видел там раку160 с мощами. На этой святыне Парсифаль хочет поклясться в том, что Йешута невиновна. Это келья Треврецента. Однажды Парсифаль должен будет сюда вернуться на своём пути в обитель Грааля, когда он искупит всё, в чём провинился. Но сперва он должен многое перестрадать. На этом алтаре испытает он силу судьбы, которая ведёт его уже давно. Она возникает из глубин души. Поэт описывает это в таком образе: к алтарю прислонено пёстрое копьё. У этого пёстрого копья своё глубокое значение. Через него поэт указывает на Сатурн161, переливающийся различными красками. Вот сила Сатурна, с ней связыдает себя Парсифаль. Эта сила Сатурна дарует человеку неосознанное водительство судьбы. Так Парсифаль заклинает невинность женщины:

 

269, 24                     Я был дурак, я был юнец.

Разумным чужд заботам,

Я путал слёзы с потом.

Невинна и чиста жена

И слыть виновной не должна.

Клянусь я честью в этом

Хоть перед целым светом.

 

И с этими словами Парсифаль возвращает отобранное кольцо. В повествовании Шарфенберга Орилус уже получил кольцо и браслет. Тогда Парсифаль прощается. Орилус, помирившийся с герцогиней, едет к Артуру и к своей сестре Кунневаре. Когда он её находит, оказывается, она хранительница источника, а над этим источником виден дракон, в когтях его, выпущенных наполовину, набалдашник в виде яблока. Дракон парит, как будто летит, но он связан четырьмя канатами. Герцог узнаёт в этом образе тот же, что был на его гербе. Так узнаёт он сестру. Его жену Йешуту называют здесь «Йешута Карнантская». Ибо отец её — король Лах из Карнанта. В его государстве находится источник, в котором восстанавливается расколотый меч Грааля. А хранительница источника — Кунневара. Всех побеждённых героев посылает Парсифаль к этому источнику, посылает Парсифаль к Кунневаре. Так благополучно заглаживается несчастье Йешуты. И Парсифаль берёт, сам того не зная, охваченный отрешённостью, пёстрое копьё с собой. Это троянское копьё, забытое там диким Таурианом, братом Додины. Мы можем назвать его копьём забвения, и о нём предстоит ещё поведать многое. С этим копьём Парсифаль едет дальше, навстречу новому тяжёлому переживанию.

 

VI. В шестой авантюре мы узнаём о великой опасности, которой Парсифалю удаётся счастливо избежать благодаря чудесному водительству судьбы. Парсифалю не суждено стать рыцарем Артура — рыцарем меча. Ему скорее суждено стать рыцарем Слова — рыцарем Грааля. Когда поэт рассказывает нам о том, как Артур ищет Парсифаля, чтобы привлечь его к своему Круглому столу, это означает большую опасность для Парсифаля. На этом отрезке Парсифалю предстоит пережить нечто весьма болезненное. Но именно эта боль, причинённая изгнанием из-за Артурова стола проклятием вестницы Грааля, окажется для него целительной. Прежде чем рассказать подробности, да будет нам позволено одно общее замечание об архитектоническом построении поэмы.

Мы сопутствовали Парсифалю в многочисленных приключениях. Они расположены так, чтобы мы могли постигнуть: Парсифаль — истинный солнечный герой. Начинаясь от Близнецов, поэма движется по зодиаку. Перемещая от созвездия к созвездию, нас ведут к Овну. Когда Парсифаль вступает в обитель Грааля, повествование достигает настроения, соответствующего Овну. Мы потом узнаем, как Парсифаль, покинув обитель Грааля, начинает жить в обратном порядке, подверженный строгой закономерности судьбы. Это соответствует настроению Тельца. В следующей главе мы снова оказываемся в знаке Близнецов. Парсифаль впадает в сомнение, он отрекается от Бога. Поднимаясь по спирали, поэма в более высокой степени вторично проходит зодиак. Но когда она переходит к такому возвышению в повторении на более высокой ступени, к силам зодиака поэт присовокупляет планеты. И всё дальнейшее преисполнено воздействием планет. Позднее, когда Парсифаль станет королём Грааля, будет отчётливо высказано то, на что данная ступень только намекает. Кто в точности проследит весь ход поэмы, тот заметит, что упоминание о безвременном летнем снеге связано у Вольфрама фон Эшенбаха с указанием на Сатурн. Алхимические писания Средневековья говорят о Сатурне, что он соотносится с холодом162. Сатурн должен пониматься не просто как носитель холода. Замечание Вольфрама (782, 14-16) о том, что планеты в своём боренье противятся ходу мировых событий, имеющих в виду, прежде всего, исключительно условия движения, показывает, однако, при этом, что Сатурн упомянут в связи с необычным холодом, так как этот холод от него. На соотношение пёстрого копья и Сатурна, который во всех алхимических писаниях, например, у Василия, назван многоцветным, мы уже указывали. Осознаем, что в следующих стихах поэт указывает на созвездие, чью действенность вызывает в особенности Сатурн.

 

281, 10                     Хотите знать, откуда он

Валезанец Парсифаль?

Снег насылала ночью даль.

Был тихий, но густой снежок,

Поскольку шёл снежок не в срок.

И слышал я: хоть сумрак хмур,

Но майский человек Артур,

И должен я сказать о нём:

Он движим Троицыным днём,

Когда отрадный май в цвету

И услаждает на лету,

Но чуждая подобным негам,

Засыпана быль моя снегом.

 

Сокольничие Артура были на охоте. У реки Плимицель сокольничие из Кардиеля потеряли лучшего своего сокола. Он переполнил себе зоб (стих 191, 13 показывает значение слова «überkröpfern»).

 

281, 29                     Довольствовался полным зобом

Несытым не в пример утробам

И с Парсифалем ночевал.

 

Парсифаль и сокол в тёмном лесу. Они не знают ни дороги, ни тропы, и они страдают от холода. Когда всходит солнце, все дороги заснежены. Тогда ранним утром летели гуси, и слышался их крик. Одного из этих гусей преследовал сокол. Гусь едва улетел от него, но был им ранен. На снег упали три капли крови. Такой особенностью отличается судьба Парсифаля: что происходит в его душе, то сразу же является ему как физическое переживание. Стражник на подъёмном мосту в обители Грааля крикнул ему вслед: «Ты гусь!» Теперь он увидел, как пролетают гуси. Сам он разве не ранен, как этот гусь? Его душа разве не похожа на заблудившегося сокола? Он созерцает эти образы, и по мере того, как он их видит, в глубинах его души нечто происходит. Попытаемся выразить это словами! Поэт умалчивает об этом. Эти мысли отсутствуют в душе Парсифаля, они остаются глубоко в его подсознании, в его сознание поднимаются лишь образы и чувства. Тем не менее попытаемся эти чувства высказать. Он мог бы сказать себе так: «Вот я был в обители Грааля. Если бы я выдержал испытание, я стал бы рыцарем Лебедя. Я не выдержал его, и потому стражник мог мне, как в насмешку, крикнуть вслед: „Рыцарь гуся!” Но вот существо моей души, в образе охотничьего сокола я переживаю его. Это ниспадает во мне к силе, которая не стала тем, чем должна была стать, гусь вместо лебедя. Что-то ранено в моём глубинном существе, организм моей жизни ранен организмом моей души. Моя душевность заблудилась и ранила во мне жизнь. Я принуждён мысленно оглянуться, я принуждён искать причину, по которой всё это произошло. Я должен подумать о том, каковы силы томления в моей душе. Силы эгоистического томления, стремящиеся присвоить любимое как собственность, вот что помешало мне выдержать испытание в обители Грааля». Всего этого он не думает буквально, он только чувствует это, грезит этим, и когда он грезит, в нём возникают образы. И сразу же грёза предстаёт ему как действительность. Он видит три капли крови на белом снегу. Тут его томление достигает его сознания, и он разражается словами: «Кондвирамур, твой отсвет здесь!» И это отнимает у него осмысленность. Из глубин его неосознанной душевной жизни что-то противится душевному холоду. Вот что мешает его осмысленности. Что разыгрывается в душе Парсифаля, то разыгрывается и в природе. Когда весной пробиваются растения, их выманивают силы, которые вполне расцветают летом. Но эти силы ещё не могут подействовать вполне. Противостоят снег и лёд уходящей зимы. Тут вторгается Сатурн и приглушает холод. Этому Парсифаль должен внутренне подражать. Он не может предаться в душе ни весенней силе, ни зимнему холоду. Он должен взывать к холоду ясного мысленного мира, чтобы противостоять жарким порывам, но этот холод следует смягчить душевным теплом мысленной жизни. Что делает Сатурн, выпадая безвременным снегом, он должен делать внутри себя. Он этого ещё не может. Сила Сатурна приблизила его однажды к обители Грааля. Теперь томление отнимает у него осмысленность.

 

283, 5                       Я не напомнить не могу:

Был снег в крови, кровь на снегу.

Кондвирамур так хороша,

И тело её, и душа,

И видится герою

Лик её той порою;

Как две горячих льдинки,

На щеках две слезинки

И ниже губ ещё одна...

 

В этих трёх капельках крови эти три слезы кажутся ему кровавыми.

 

283, 14                     Ив чистом постоянстве

Любви неколебимой

Он думал о любимой.

 

Мы попытаемся отгадать эти мысли.

 

281, 17                     И необдуманно цела,

Одна любовь его влекла.

Так этот снег был бел и ал,

Что рыцарю напоминал

Он королеву Перлапера,

Чему другого нет примера;

Такое снится лишь во сне.

 

Сила, отнявшая у его действий осмысленность, напала на него у алтаря Треврецента. Она напала на него, когда он соединил Орилуса и Йешуту, примирённых в любви, и ему вспомнилось, что у него тоже есть жена, но вспомнилась она ему даже не в грёзе, а в глубочайших глубинах бессознательного. Не думая, взял он пёстрое копьё рыцаря Тауриана. В этом слове «Тауриан» таится бык: Tauros. Парсифаль должен стать победителем быка. Ему предстоит преодолеть силы томления. Эти силы, которые должны были бы служить телу, у него поднимаются вверх, поднимаются в его крови и производят пёстрые образы томления. Он должен научиться преодолевать это. Своим солнечным путём он должен прийти к силе Митры, который побеждает быка. Не внешне, но внутренне должен он победить; над миром томления, где солнечное тепло, должен расположиться снег, падающий из холодного звёздного пространства мысли. Но холод мысли ему предстоит прогреть. Он пока ещё не может этого, он ещё не способен сочетать верх и низ, любовью свыше прогревая мысль. Так стоит он в лесу, летняя природа покрыта снегом, горячая кровь на холодном снегу. Он чувствует одновременно жар и холод, и его сознание исчезает. Так стоит он во сне, теряя сознание, вознося пёстрое копьё.

Тут появляется паж Кунневары. Он не подозревает, что рыцарь, которого он видит в лесу, — вернейший служитель его госпожи. Он видит лишь поднятое копьё, и что ещё он может подумать, кроме как: вот рыцарь, ищущий боя. И он торопится прочь. Он свистит в два пальца, и поэт подражает его свисту: фи, о фи-фи, о фи-фи! Так будоражит он рыцарей Круглого стола. Он кричит, что они будут обесчещены, если уступят рыцарю, ищущему боя. Так бывает с людьми в душевном состоянии Парсифаля. Силы, стремящиеся в мир, ищущие приключений, эти силы возбуждаются, если в себе самом не победишь томления. Парсифаль переживает это внутренне, но это же одновременно предстаёт ему извне. Тогда приходят они