Забастовки в российской научной литературе

В России при советском режиме не было сколько-нибудь значимых публикаций о забастовках. Это было связано как с отсутствием забастовок (или их замалчиванием, если они вдруг случались), так и с тем, что сам термин «забастовка», в соответствии с идеологией коммунистической партии, предполагал классовый конфликт между трудом и капиталом, и поэтому применялся только к капиталистическому обществу. Впервые термин забастовка был публично употреблен в ходе шахтерской забастовки 1989 г. и с тех пор получил широкое распространение, в основном в средствах массовой информации, нередко называющей забастовками самые разнообразные формы коллективного протеста.

Несмотря на то, что со времени забастовки 1989 г. прошло достаточно много времени, вряд ли можно сказать, что количество публикаций адекватно отражает распространенность феномена забастовок и их влияние на развитие трудовых отношений в России. До самого последнего времени в российской социологии не было сколько-нибудь значимых монографий, посвященных изучению забастовок. Исключение составляла книга Виктора Костюковского «Кузбасс: Жаркое лето 1989-го». Несмотря на отсутствие социологических обобщений и чисто журналистский подход к описанию событий, эта монография содержит богатый материал, включающий большие цитаты из интервью и стенограммы митингов в разных городах Кузбасса и встреч лидеров забастовки с правительственной комиссией. В определенном смысле можно сказать, что это первая изданная в России книга о забастовках, представляющая результаты исследования, которое с некоторыми оговорками можно назвать кейс стади. Другие публикации представляют собой либо отклик партийно-идеологического аппарата на шахтерские волнения (Гаврилов, Лавров, 1989), либо статьи и монографии, достаточно односторонне, в романтическом свете представляющие развитие рабочего движения в целом и забастовки 1989 г. в частности в силу вовлеченности авторов в описываемые процессы в качестве участников (Гордон, Груздева, Комаровский, 1993; Шаблинский, 1995: 314). Это не снижает фактографической ценности последних, но несколько дезориентирует читателя, не знакомого достаточно глубоко с проблематикой шахтерского движения и трудностями взаимоотношений традиционных и альтернативных профсоюзов в России начала 1990-х гг. Кроме монографий можно назвать ряд статей, представляющих исследовательский интерес (это статьи Нины Максимовой и Дэвида Манделя).

В качестве значительного вклада в тему изучения забастовок можно отметить публикацию результатов российско-британского проекта «Реструктуризация угольной промышленности России», выполненного Институтом сравнительных исследований трудовых отношений (Bizyukov (1996); Борисов и др. (1996), Борисов, Козина, (1998), а также вышедшие в последние годы монографии: Ю.Миловидова и А.Крестьянинова (1998), В.Ильина (1998); В.Борисова (1999). Большую историко-архивную ценность представляют книги кемеровского историка-исследователя Леонида Лопатина, в которых собраны документы, принятые в ходе забастовки, а также протоколы заседаний и решений рабочих комитетов Кузбасса, программы и заявления, подписанные рабочими комитетами и правительством протоколы и соглашения и т.д. (Лопатин, 1993), а также интервью с лидерами и участниками забастовки 1989 г., записанные в 1995-98 гг. (Лопатин, 1998).

2.12. Объяснительные возможности теорий в применении к российским забастовкам

Авторы многих публикаций, касающихся тенденций забастовочной активности, отмечают уменьшение количества забастовок. Отличие России в том, что уровень протестной активности не снижается, хотя ее формы со временем и претерпевают некоторые изменения. Вряд ли правомерно говорить о том, что Россия идет против общемировой тенденции. Можно лишь отметить, что реформы повлекли за собой социальную нестабильность и рост забастовочной активности, направленной на восстановление социальных гарантий.

Г.Ингхам (Ingham, 1974), А.Росс и П.Хартман (Ross and Hartman, 1960), говоря о тенденции к снижению числа забастовок, называют в качестве причин более сложную политику, проводимую работодателем, а также сходятся на том, что централизация переговоров ведет к становлению мира на производстве и спаду забастовочного движения. Это никак не соответствует процессам, протекающим на российских предприятиях. Прежде всего, «более запутанная политика» работодателей заключаются в том, что, как отмечалось выше, они заинтересованы в забастовках на предприятиях, так как это обеспечивает им поступление госдотаций. Что касается централизации переговорного процесса, то в угольной промышленности наблюдается обратная тенденция: правительство предпринимает усиленные попытки перенести переговоры с федерального на региональный уровень и уровень компаний; в рамках отраслевого профсоюза также усиливаются процессы регионализации и противоречия, связанные с нехваткой скромных объемов государственных дотаций на всех нуждающихся.

Экономические теории связывают падение забастовочной активности с ростом безработицы. Однако ликвидация большинства предприятий угольной промышленности России и увольнение более 50 % ее работников не привели к уменьшению количества забастовок. На этапе первоначального наступления на права шахтеров наблюдался рост числа забастовок, нередко спровоцированных работодателями; после поражения в ряде акций (в ряде случаев забастовка заканчивалась решением работодателя о закрытии предприятия) наступал спад. . В каждом из населенных пунктов в подобных случаях количество акций на время снижалось из опасения работников спровоцировать ускоренное закрытие их предприятий. Однако спустя некоторое время наблюдался новый всплеск протестной активности. Это вряд ли можно проследить, пользуясь статистикой, поскольку в разных регионах и городах закрытие предприятий предпринималось в разное время. Поэтому то, что проявляется в качестве закономерности для каждого конкретного населенного пункта, не улавливается статистикой, отражающей усредненный уровень забастовочной активности.

Р.Хайман (Hyman, 1984) пишет о том, что в Великобритании принятие антизабастовочного законодательства привело к трансформированию недовольства работников в другие формы протеста. В России ужесточение ответственности организаторов забастовок привело не к уменьшению их количества, а к тому, что профсоюзы стали уходить от их организации либо, в случае передачи работодателем дела в суд, уходить от самого термина «забастовка», переводя судебное рассмотрение в категории «индивидуального конфликта между работником и работодателем».

Стоит отметить, что для целей нашего исследования объяснительные возможности таких теорий, как технологический детерминизм и теория групповой сплоченности, оказались явно недостаточными. Все исследователи производственных отношений сходятся на том, что шахтеры дают высшие показатели забастовочной активности в большинстве стран. Однако было бы упрощением воспринимать угольную отрасль как нечто однородное, состоящее из одинаковых предприятий. Российские шахты используют различные технологии. В то же время нельзя отрицать того, что наивысшей забастовочной активностью характеризуются те категории работников, которые на угольных предприятиях занимают ключевые позиции в технологической цепочке.

Теория групповой сплоченности также многие вопросы оставляет без ответа. Большинство российских промышленных предприятий (независимо от их отраслевой принадлежности) занимались строительством жилья для своих работников. Работники этих предприятий компактно селились в принадлежащих предприятиям домах и поселениях. Тем не менее именно шахтеры проявляют наибольшую забастовочную активность. Теория групповой сплоченности не может предложить этому феномену рационального объяснения.

Базовые теории также продемонстрировали свою малую пригодность для объяснения возникновения забастовок. Унитарная теория отрицает естественность конфликта между работодателем и работником. Ориентированная на ценности управленческого аппарата, желающего избежать экономических потерь по причине забастовок, эта теория не может объяснять возникновения забастовок на предприятиях, запланированных к ликвидации, а также в условиях запланированного снижения производственной добычи на оставшихся шахтах. Объяснения, предлагаемые унитарной теорией, очень схожи с подходами, которые господствовали в советской литературе. Поскольку промышленные конфликты все же существуют, применение унитарной теории представляется достаточно нелогичным.

Теория конфликта может быть применима к объяснению забастовки в той части, что конфликт на предприятии – выражение более широкого конфликта в обществе. Что же касается тезиса о том, что в посткапиталистическом обществе политический и производственный конфликты институционально разделены, российский опыт показывает нам полную противоположность в виде политизации большинства трудовых конфликтов на предприятиях угольной промышленности.

Марксистская теория, отождествляющая производственный конфликт с классовым и политическим, не может объяснить разницы забастовочной активности в различных отраслях промышленности, при одинаковых иных условиях. Вряд ли это можно объяснить более сильным отчуждением угольщиков от средств производства и от процесса труда в сравнении с другими профессиональными группами. Кроме того, в советское время степень отчуждения работников от средств производства была ничуть не меньше; как сейчас, так и тогда ничего не принадлежало трудовому коллективу и не зависело от него. В этом отношении разница с советским периодом состоит лишь в отсутствии массовых репрессий против участников акций со стороны властей.

Наиболее подходящими для объяснения забастовок оказались теория социального действия и теория систем. Первая – благодаря тому, что позволяет объяснить социальное действие каждого субъекта (actor) исходя из сложившегося социального контекста. Такой подход обеспечивает объяснительные возможности поведения субъектов и раскрывает внутреннюю логику их действий как реакцию на происходящие или предшествующие изменения контекста. Метод кейс стади, который использовался автором, наилучшим образом вписывается в рамки теории социального действия.

Рассмотрение системы производственных отношений в качестве подсистемы, взаимодействующей с экономической и политической системами, также оказывается полезным при объяснении забастовок, возникновение которых зачастую связано как с процессами, происходящими на макроуровне, так и с более конкретными явлениями типа финансовых ограничений госбюджета, борьбы за сферы влияния и власть в высших государственных органах. В то же время можно отметить, что практически все угольные предприятия испытывают эти финансовые ограничения и в той или иной мере включены в «политические игры» на разных уровнях, занимаясь лоббированием своих интересов. Однако бастуют не все предприятия. Почему? На этот вопрос мы не можем найти ответа в рамках теории систем и поэтому вынуждены обращаться к теории социального действия, наполняющей субъективным смыслом все действия индивидов, а также к кейс стади как наиболее подходящему методу исследования.