Забастовка как объект кейс стади

Забастовка представляет собой оптимальный кейс для исследования. В отличие от других форм производственного конфликта забастовка представляет собой открытое развитие конфликта. Поэтому исследователю не нужно тратить много времени для того, чтобы выяснить основные направления и главные действующие силы, как это бывает при латентном конфликте. Забастовка расставляет все противодействующие силы по своим местам, делает противостояние видимым и легко поддающимся изучению. Кроме того, именно забастовка дает возможность описать кейс полностью, от начала до завершения. Границы забастовки четко очерчены рамками самовольного прекращения работы и ее возобновления. Может быть, именно поэтому наиболее известные книги по исследованию производственных конфликтов посвящены детальному описанию забастовок, их причин и механизмов развития. Краткосрочность (обычно не более одной-двух недель) забастовок и четкие границы позволяют дать наиболее целостную и полную характеристику исследуемого феномена в рамках определенного социального контекста.

Кейс стади дает богатый материал, так как раскрывает взаимодействия и реакции социальных акторов в рамках заданного социального и культурного контекста и дает объяснение субъективного смысла поведения участников забастовки, используя их собственные формулировки и оценки. Исследование забастовок позволяет дать объяснение, опираясь не только на объективные данные, но и учитывая материалы наблюдений (в том числе включенных), интервью с участниками конфликта, групповые дискуссии и т.д. В этом смысле можно сказать, что кейс стади забастовок позволяет не только дать описание протекающих конфликтов и взаимодействий социальных акторов, но и объяснить производственные конфликты исходя из интересов и ценностей конфликтующих сторон.

Выбор кейс стади в качестве основной исследовательской стратегии определяется тем, что не только в России, но и в Великобритании кейс стади забастовок – до сих пор скорее редкое исключение, чем правило. Кроме того, детальное описание самого процесса забастовки и поведения ее участников позволяет при проведении анализа идти от живого материала, а не от заранее приготовленных теоретических конструкций. В этом смысле этнографический подход, когда социолог выступает в роли «бриколера», собирающего мозаичную картину из, казалось бы, разрозненных осколков, представляется более плодотворным, чем применение какой-либо из универсальных теорий. Все они слишком общи и достаточно абстрактны, чтобы дать полное объяснение конкретных событий. Все же надо отметить, что применение теории социального действия оказывается более уместным при анализе конкретных забастовок, поскольку знание субъективных оценок участников конфликта, принадлежащих к разным группам, помогает лучше понять, чем они руководствовались, поступая тем или иным образом. Однако эта теория также не универсальна и должна быть дополнена детальным описанием социального контекста, в котором развертывается конфликт. Ниже, при анализе шахтерских выступлений, я постараюсь, там, где возможно, проследить весь процесс развертывания забастовки, от начала до завершения, описать конкретную ситуацию и выяснить конкретные причины, подтолкнувшие рабочих к выступлению.

Мне хотелось бы остановиться на подробном описании шахтерских забастовок на постсоветском пространстве с 1989 г. по 1999 г. Рабочее движение здесь характеризуется доминированием шахтерских выступлений и в этом смысле не выбивается из международного контекста. Локальные забастовки (как организованные, так и стихийные) стали постоянным фоном производственных отношений в России. На протяжении ряда лет Росуглепроф, один из крупнейших отраслевых российских профсоюзов (на 1.01.96 г. насчитывал 860 тыс. членов, на 1.12.99 г. – 495 тыс.) организовывал ежегодно всероссийские отраслевые забастовки.

Одной из основных задач, которую я ставлю для себя, является детальное описание социального контекста производственных конфликтов, поскольку значимость этого для понимания процессов признают социологи самых различных школ и направлений. Как замечает Гоулднер, все они сходятся на том, «действие человека может быть исполнено смысла только в отношении того контекста, в котором оно имело место. Значение и последствия поведенческого паттерна будут меняться в зависимости от контекста, в котором они происходят» (Gouldner, 1965: 12). Одним из результатов анализа хода забастовок должно стать понимание того, являются ли они совершенно уникальным явлением, детерминированным движениями загадочной «русской души», или вписываются в международный контекст, представляя собой органичную часть рабочего движения, которое подчиняется в России тем же закономерностям, что и в других странах. Наряду с описанием конфликтов я постараюсь дать свое видение развития шахтерских выступлений и свою модель шахтерских забастовок в России.

Кроме того, мне бы хотелось несколько углубить понимание промышленных конфликтов, дать ответы на вопросы, как протекают забастовки на предприятиях угольной отрасли России. Хотя каждая забастовка по-своему уникальна, все же представляется возможным провести сравнительный анализ и найти черты, «типичные» для различных забастовок. Для этого при анализе каждой забастовки я буду стараться ответить на ряд стандартных вопросов:

· продолжительность забастовки;

· характер выдвинутых требований;

· к кому обращены эти требования;

· были ли они сформулированы до или в ходе забастовки;

· обращались ли за поддержкой к работникам других предприятий, в том числе, предприятий других отраслей;

· каково отношение СМИ и общественного мнения к забастовке;

· предпринимались ли забастовщиками попытки остановки работ на других угольных предприятиях? На предприятиях других отраслей?

· информационная составляющая забастовки (информационный вакуум или широкое освещение забастовки в СМИ; как использовались (если вообще использовались) участниками забастовки информационные каналы: для оповещений, борьбы с дезинформацией и слухами и т.д.);

· результаты забастовки (когда возможно, дать оценки участников конфликта);

· является ли предприятие, на котором произошла забастовка, градо- или поселкообразующим или оно одно из многих (недоминирующее);

· официальная – неофициальная забастовка;

· конституционная – неконституционная (по двум основаниям – законны или незаконны а) процедура, б) требования забастовщиков);

· кто возглавлял забастовку (появились ли руководящие органы во время забастовки или существовали до ее начала);

· какие каналы использовали работники а) до забастовки и б) в процессе забастовки, для того чтобы разрешить конфликт (другими словами, что было сделано, чтобы их жалобы были услышаны и приняты к рассмотрению официальными структурами);

· как до забастовки и в ходе ее происходили взаимодействия работников и представлявших (или не представлявших) их интересы профсоюзов с работодателями и представителями местных властей (а в случае всероссийской акции – с правительством и отраслевым руководством).

В российской литературе по проблемам промышленной социологии ощущается недостаток публикаций, детально описывающих анатомию забастовок, а также проводящих сравнительный анализ различных забастовок, хотя это является упущением для страны, где революционные потрясения становятся нормой жизни, а забастовки уже никто не воспринимает как крайнее средство воздействия на работодателей. Данная книга помогает лучше понять забастовки как формы институционализации конфликтов, раскрывающие механизм функционирования системы производственных отношений в России.

Для анализа были использованы:

· печатные материалы, документы, принятые в ходе первой шахтерской забастовки 1989 г. в Кузбассе, а также магнитофонные записи, сделанные кемеровскими социологами во время митингов на площадях различных городов Кузбасса;

· материалы включенного наблюдения за забастовкой в Донбассе (июнь 1993 г.) и публикации в местных газетах («Новости и События», «Жизнь», «Донбасс»);

· материалы включенного наблюдения за забастовкой на шахте «Южная» в объединении «Воркутауголь» (апрель 1994г.);

· материалы исследования промышленного конфликта на шахте «Судженская» (г. Анжеро-Судженск, Кузбасс, июль-ноябрь 1994 г.);

· материалы исследования подземной забастовки на шахте «Киселевская» (г. Киселевск, Кузбасс, январь 1995 г.)

· полевые записки о Всероссийской забастовке угольщиков (февраль 1995 г.);

· материалы исследования на шахтах «Северная» (г. Кемерово), «Центральная» (г. Прокопьевск), «Физкультурник» (Анжеро-Судженск) – апрель 1997;

· материалы исследования на шахте «Бирюлинская» (г. Березовский, Кемеровская область, июль 1997);

· материалы исследования на шахтах Ростовской области «Обуховская» (г. Зверево) и «Октябрьская-Южная» (г. Шахты, февраль 1999);

· подшивки газет «На-гора», «Наша газета», «Кузнецкий край», «Заполярье». «Воркута: час пик» с 1991 по 1999 гг., публикации о забастовках угольщиков в центральной прессе;

· материалы исследований, проведенных сотрудниками Института сравнительных исследований трудовых отношений (ИСИТО), в том числе и автором, в рамках российско-британских исследовательских проектов «Restructuring within Russian Enterprises» (Реструктуризация на российских предприятиях), «Restructuring of Coal Industry in Russia» (Реструктуризация угольной отрасли в России), мониторинг трудовых конфликтов на предприятиях угольной промышленности Кузнецкого, Печорского и Донецкого угольных бассейнов.

кроме того, с 1994 по 1997 гг. автор работал помощником председателя Российского профсоюза угольщиков и имел возможность наблюдать многие процессы изнутри. Поэтому в тексте будет использоваться информация, полученная в ходе личных наблюдений, и записи выступлений работников, профсоюзных лидеров, представителей правительства и директорского корпуса, прозвучавшие в ходе как официальных, так и неофициальных встреч.

[1] Подробный перечень забастовок, начиная с 1987 г., с указанием предприятия, категории работников и их требований приводится в брошюре «Рабочее движение: документальные и аналитические материалы». М., 1992. 152 с.

[2] Rutland, 1990, 353. Soviet Labour Review, 1, 7, June 1989, источник не указан. В отчете также указывается, что министр угольной промышленности Щадов и секретарь обкома партии признали справедливость требований шахтеров и пообещали, что виновные будут наказаны – традиционный, но обычно менее публичный ответ на общественное беспокойство. В равной степени традиционной была тихая замена лидеров беспорядков после их завершения.

[3] Этот и два последующих примера взяты из резолюции кемеровского бюро обкома партии «О фактах отказа от работы работников на различных предприятиях области», 5 апреля 1989 г. Приводится в книге Лопатина (Лопатин, 1993: 39).

[4] Голодовка лидеров профсоюзных комитетов шахт г. Воркуты (март 1995 г.) заставила российское правительство провести в Воркуте выездное заседание Межведомственной комиссии (МВК) по вопросам социально-экономического развития угольных регионов, ранее планировавшееся в Москве.

[5] Наиболее ярким примером такой политической направленности является текст телеграммы, направленной в адрес правительства СССР: «27 января 1990 г. состоялось собрание участка № 5 шахты «Октябрьская» объединения «Воркутауголь». Собрание решило поставить перед правительством следующие вопросы: 1. Отменить закон о налогообложении фонда заработной платы предприятия. 2. Повысить цену 1 тонны угля для продажи потребителю с учетом повышения цен на материалы и другую продукцию…Берестовой (председатель совета бригады) Шалашов (председатель профкома шахты «Октябрьской») Копасов (сопредседатель ВГРСК)» (Ильин, 1998: 152).

[6]Пожалуй, чуть ли не единственным исключением является Институт сравнительных исследований трудовых отношений (ИСИТО), сотрудники которого тесно работают с британскими коллегами из Warwick University и имеют возможность проводить исследования на промышленных предприятиях России, опираясь на опыт западной качественной социологии.

[7] Забастовочная активность Федерации профсоюзов авиадиспетчеров привела к тому, что они были внесены в «Список № 1», предполагающий ряд льгот, в том числе повышающий уровень заработной платы в связи с вредностью работы. Раньше из представителей авиационной отрасли в «Списке» были только пилоты. Нарушение традиционной иерархии было воспринято летным составом как подрыв их позиций. Это привело к тому, что, угрожая национальной забастовкой, представители профсоюза летного состава заставили правительство сесть за стол переговоров и принять новую тарифную сетку, восстанавливавшую традиционное соотношения оплаты труда работников авиационной промышленности. Тарифная сетка включала в себя 22 ранга, был введен специальный коэффициент начисления заработной платы. Характерно, что тарифная сетка и коэффициенты для всей отрасли были разработаны представителями летного состава, и оплата летчика была взята за точку отсчета k=1. Остальным начислялся коэффициент, отталкиваясь от зарплаты пилотов (в основном в сторону понижения: 0,8, 0,6 и т.п.).

3. Шахтерская забастовка в Кузбассе:

Год

Шахтерская забастовка в июле 1989 г. ознаменовала новый этап промышленного конфликта в России не только из-за своих масштабов, но и в связи с требованиями забастовщиков, выходившими за рамки отдельного предприятия[1]. В этом отношении она была предвосхищена волной массовых забастовок, поднятой национальными движениями Кавказа и Прибалтики в 1988 г. Однако шахтерские забастовки вскрыли основные разногласия по экономическим вопросам, и вскоре уперлись в функционирование деятельности командно-административной экономики, предельно обострив вопросы о формах собственности и политической власти. И хотя вначале волна шахтерских забастовок рассматривалась как направленная на поддержку перестройки[2] и многие лидеры еще оставались членами КПСС, шахтерские требования вскоре стали радикальными и шахтерские лидеры выступили за демократизацию и быстрый переход к рыночной экономике.

Советские шахтеры всегда страдали из-за вредных и опасных условий труда, т.к. угольные месторождения располагались в суровых регионах с условиями, мало подходящими для человеческой жизни. Это порождало проблемы, связанные со здоровьем рабочих, которые правительство решало путем широко распространенного использования труда заключенных[3], а позднее – выплачивая относительно высокую зарплату и устанавливая низкий пенсионный возраст, 25-процентную региональную надбавку к зарплате для Кузбасса. Хотя падение относительного размера заработной платы создало проблемы снабжения работников в середине 1980-х гг. Использование принудительного труда с 1950-х гг. значительно снизилось, однако на шахтах сохранялась авторитарная форма правления, формы трудовой дисциплины, присущие лагерной системе; культура шахтеров также сохранила множество черт тюремной субкультуры.

Начавшаяся с конца 1960-х гг. тенденция к увеличению добычи угля, сопровождавшаяся сокращением отпусков и заработной платы, отставанием социальных инвестиций, привела к тому, что уже за 10 лет до забастовки производительность начала падать. Хотя шахтеры получали достаточно высокую зарплату, это не могло компенсировать ужасающие условия труда и техники безопасности. Региональные надбавки не компенсировали постоянно растущую стоимость жизни, и деньги мало что решали, так как снабжение основными продуктами питания ухудшалось.

Многочисленные свидетельства ухудшения трудовых отношений в угольной отрасли существуют во всех регионах. В результате упадка экономики снизились премии, ухудшилось продовольственное и непродовольственное снабжение, «невыгодным» предприятиям грозило закрытие. В январе 1989 г. шахты, постоянно несущие убытки, были обязаны начать переход на самофинансирование, что должно было снизить напряжение.

В начале 1989 г. прошло не меньше десятка коротких забастовок на различных угольных разрезах (Труд. 1989. Май), о некоторых из них упоминается в предыдущей главе, но все они пока следовали классическому образцу непродолжительных остановок работы в рамках отдельной шахты. Приостановки производства и «местные бунты» случались и на предприятиях других отраслей[4]. К примеру, все три громадные металлургические предприятия в Новокузнецке участвовали в забастовках весной 1989 г., что подрывает версию Кроули о контрасте между пассивностью сталелитейщиков и активностью шахтеров (Crowley, 1997). В 1989-90 гг. нехватка сигарет привела к волне «табачных бунтов» по всей стране. Довольно часто недовольство выплескивалось перед пустыми прилавки магазинов, но еще чаще оно выражалось в спонтанных остановках работы и выдвижении требований директорам и секретарям парткомов на предприятиях. Чтобы успокоить бастующих рабочих, им бесплатно раздавались сигареты, полученные из спецфондов.[5] Все эти забастовки довольно быстро подавлялись директорами предприятий и партийными органами.

Кемеровский обком КПСС издал резолюцию, в которой осудил забастовки, объявил участие коммунистов в забастовках несовместимым с пребыванием в рядах КПСС и обязал членов партии не допускать забастовок, но в то же время дал инструкции парткомам всех уровней совместно с руководителями срочно решать проблемы удовлетворения повседневных нужд рабочих; первым секретарям парткомов Новокузнецка, Междуреченска и Осинников было указано на низкий уровень политико-воспитательной работы в трудовых коллективах, парткому Осинников было рекомендовано отчитаться о событиях на шахте имени 60-летия СССР. Кроме того, обком постановил руководству шахты, секретарю Осинниковского горкома партии и председателю профкома отчитаться по партийной линии, а производственному объединению «Южкузбассуголь» было предписано организовать комиссию для решения проблем, поднятых трудящимися шахт (Лопатин, 1993: 40).

На основе этой резолюции обком также обнародовал заявление, предостерегающее против беспорядков: «Как показывают события последнего времени, лозунгами демократизации, гласности, расширения прав и свобод человека все чаще пользуются те, кто хотел бы превратить демократию в распущенность, беззаконие, вседозволенность. Об этом, в частности, говорят факты групповых отказов трудящихся от работы, имевшие место на предприятиях Кемерово, Новокузнецка, Междуреченска, Осинников, Киселевска…» (Костюковский, 1990: 8-9), обком пригрозил коммунистам исключением из партии в случае, если они примут участие в забастовках. Это заявление вызвало широкие дискуссии на Кузбассе.