Порядок и хорошее правительство?

Основной стратегией региональных и местных властей после забастовки стало сотрудничество с забастовочными комитетами, было решено привлекать активистов в официальный профсоюз, партийные и советские структуры. Партийное руководство, похоже, осознавало, что забастовочное движение, которое могло быть разрушительной силой, передано в надежные руки и стало работать на права и интересы регионов. Между обкомом партии и Советом рабочих комитетов Кузбасса сложились доверительные и деловые отношения. Такое доверие не удивительно, если учесть, что председатель Совета был членом обкома партии.

19 июля состоялось заседание актива обкома партии в Новокузнецке. Речь Мельникова была триумфальной: «Резервы рабочего класса, как мы видим, в этом деле неисчерпаемы, и поэтому рано списывать руководящую роль рабочего класса, как это иногда делается некоторыми товарищами…Роьл партии не ослабевает, а усиливается, если видишь, что коммунисты возглавляют забастовочное движение, там работают активно…» Забыв об недавних обвинениях в вовлечении коммунистов в забастовку, он поддерживал работу партии с региональным забастовочным комитетом и приветствовал роль забастовочных комитетов в поддержании порядка и сокращении преступлений: «Вот что значит сила рабочего класса…» (Костюковский, 1990: 100-101).

25 июля обком провел расширенное собрание, на котором перед отъездом в Москву присутствовали члены правительственно-партийной комиссии. Обком осуждал забастовки как вредные, но при этом признавал позитивные аспекты разрушения административно-командной системы управления и передачи реальной власти советам. Он также признал положительную роль забастовочных комитетов в формулировке социально-экономических требований и в поддержании порядка и дисциплины, чему способствовало участие коммунистов, руководителей и специалистов в забастовочных комитетах. Комитеты решительно отвергли попытки привнести в протест политические лозунги, и в этой ситуации участие коммунистов в забастовке и их поддержка требований рабочих были объяснимы. Обком сделал вывод о том, что необходимо продолжать активно участвовать в позитивном развитии этих процессов, хотя требование перевыборов советов было необдуманным. В конце собрания была отмечена необходимость разъяснения трудовым коллективам закона о митингах, демонстрациях и других массовых акциях (Лопатин, 1993: 85-6; Кузбасс. 1989. 27 июля).

В конце июля пленумы городских комитетов рассмотрели уроки забастовки и решили, что необходимо пересмотреть существующие методы разрешения социально-экономических вопросов, обновления персонала, улучшения коммуникации, поощрения наиболее активных первичек, объяснения закона о митингах и другие меры. Партия получила сильный удар, но уже была уверена, что дело в ее руках (Лопатин, 1993: 90-91). В августе она начала принимать символические меры в соответствии с местными соглашениями: обком распорядился в течение 2 недель покончить с отдельным питанием для администрации, преобразовать различные партийные и государственные здания в больницы и детские дома, ввести запрет на привилегии для управленческого персонала и т.д. (Лопатин, 1993: 92-3).

8 августа обком провел пленарное заседание по поводу итогов забастовки, которое начало разрабатывать план на будущее. А.М.Зайцев, первый секретарь Беловского горкома и позднее первый секретарь обкома, с самого начала тесно сотрудничавший с забастовочным комитетом, предложил максимально использовать активистов забастовочного комитета, проводя их в аппарат горкома и рекомендуя в местные советы. По-видимому, это отражало общую точку зрения заседания о том, что главным уроком забастовки было то, что партия не имела контакта с рабочими и теряла членов; сотрудничество с активистами из рабочих комитетов обеспечивало продвижение вперед. Смирнов, председатель Анжеро-Судженского рабочего комитета, предложил провести новые партийные выборы, чтобы избрать более активно представителей рабочего класса на партийные посты, заключив, что приоритетом в это время было выполнение соглашения, определение кадровой политики, совершенствование политической и идеологической работы. Авалиани подчеркнул необходимость подготовки к самофинансированию и незамедлительного перехода к рыночной экономике (Лопатин, 1993: 98-105).

Эта стратегия обкома совпадала с мнениями, господствовавшими в рабочих комитетах, причем не только среди членов партии. В рабочих комитетах видели не институты, использующие двоевластие, а организации, возникшие, чтобы заполнить вакуум власти. Таким образом, первым этапом в развитии рабочего движения было давление на существующие институты с тем, чтобы они стали выполнять свои функции, и усиление их через вливание новых кадров, подкрепленное изменениями в законодательстве, касающимися прав и ответственности подобных органов. Предполагалось, что как только новая волна активистов проникнет в существующие властные структуры, рабочие комитеты сами собой исчезнут.

Вторая конференция рабочих комитетов, состоявшаяся в Прокопьевске 26 июля, постановила, что забастовочные комитеты должны быть сохранены, переименованы в рабочие комитеты в знак согласия с протоколом, подписанным с партийно-правительственной комиссией, по которому деятельность забастовочных комитетов должна была быть прекращена до 1 августа. Каждому городскому комитету было рекомендовано определить свою структуру и принципы представительства[67]. Конференция приняла заявление ко всем рабочим и Верховному Совету, подчеркнув, что первым требованием было требование экономической независимости предприятий и регионов. Первой задачей было названо установление эффективного контроля над выполнением соглашения. Для этого необходимы были новые выборы в профсоюзные комитеты и местные советы. Нужно было вернуть профсоюзы к их основным функциям защиты интересов рабочих, именно для этой цели членам забастовочных комитетов надо было войти в состав профсоюзных комитетов. Далее было необходимо добиться выборов в местные исполнительные комитеты. «Мы можем заявить с полной ответственностью, что наше движение направлено на поддержку перестройки» (Лопатин, 1993: 87-8).

Иллюзия гармоничного единения сил обкома партии и Совета рабочих комитетов не могла существовать долго. Рабочие комитеты были переданы в надежные руки, но большинство членов Совета рабочих комитетов Кузбасса были преданны идее радикальной перестройки, а обком партии, неискренне уверяя в ее поддержке, лишь использовал рабочие комитеты как стенобитное орудие для продавливания своих собственных требований в Москве.

Заключение

Мы можем определить отличительные черты забастовки 1989 г. по сравнению с последующими забастовками: высокая дисциплина забастовщиков, солидарность шахтерских действий и поддержка рабочих других отраслей.

Можно выявить различные причины высокой дисциплины во время первой забастовки: и высокий моральный дух, и сознательность рабочего класса, и гражданская ответственность, и классовое чувство. Однако есть много свидетельств того, что определяющим фактором высокого морального духа был страх забастовщиков по поводу возможных репрессий за «незаконные действия». Страх возможных провокаций заставлял их дистанцироваться от политических требований и от представителей неформальных политических организаций (есть множество документально зафиксированных случаев, когда шахтеры не позволяли выступающему говорить и сгоняли его с трибуны, если он критиковал КПСС и существующую систему; представители Народного Фронта Литвы, Демократического Союза и других политических организаций были задержаны и выдворены из городов). Страх возможных провокаций заставлял создавать контрольные посты на дорогах и блокировать поставку алкоголя в бастующие города, а также организовывать рабочие дружины для поддержания порядка. Именно страх перед карательной машиной был причиной того, почему, несмотря на критицизм во время забастовки по отношению ко всем органам власти, речи руководителей правоохранительных органов поддерживались забастовщиками. С ними они начали сотрудничать в первую очередь, вместе поддерживая порядок и привлекая милицию и прокуроров в качестве экспертов на заседаниях забастовочных комитетов при принятии решений.

Было несколько причин солидарности в действиях рабочих. Абсолютно невозможно не учитывать психологический настрой того времени – ожидание реальных изменений, поддерживаемое личной позицией Горбачева и процессом гласности, сделавшим доступными множество вещей, которые ранее считались запрещенными. Прямые телевизионные трансляции заседаний партийных конференций, Верховного Совета СССР и т.д. создали среди обычных рабочих чувство личного участия в принятии решений на государственном уровне. То же самое ощущение общности было связано с ожиданиями того, что внезапно жизнь изменится к лучшему. Это была выработанная десятилетиями привычка советских властей говорить об исторической роли следующего Съезда КПСС – «Съезд пройдет, он примет решение и все изменится». Среди людей все еще сохранялась детская вера в силу одного решения, если это решение было принято «на самом верху». Действия шахтеров совпали по времени с народными ожиданиями перемен. Казалось, что «Вот ОНО! Это свершилось! Это началось!». Поэтому на всех уровнях шахтерские требования об улучшении качества продуктов, обеспечении рукавицами и мылом на рабочем месте и т.д. были немедленно отброшены как тривиальные, не соответствующие «важности исторического момента». Все видели, что острейшие требования шахтеров поднимались все выше и выше и были направлены в Центр, это и дало общую поддержку для шахтеров, когда все оказалось в руках Центра и судьба каждого зависела от его решений. Таким образом, почти сразу после своего появления шахтерские забастовочные комитеты начали работать в интересах всех рабочих, а не только угольщиков. Единообразие советского общества было еще одной причиной поддержки шахтерских требований всеми рабочими.

Процесс изменения первоначальных требований шахтеров и их обращения к руководителям высшего уровня представляет особый интерес. Эта процедура, будучи однажды испытана, затем постоянно повторялась в последующих забастовках, что позволяет говорить о своего рода законе существующей системы. Как известно, первоначальные требования шахтеров были обращены к директорам шахт и касались удовлетворения повседневных бытовых нужд. Однако каждый из представителей административно-командной системы имел очень ограниченные возможности, которые не позволяли ему полностью удовлетворить все требования бастующих. Каждый из них, начиная с директоров предприятий, был готов признать, что разрешение вопроса находится вне его компетенции, и направить гнев работников и их требования на более высокий уровень. Таким образом, директора были заинтересованы в выбрасывании конфликта за рамки предприятия, поскольку только подключение более высокого уровня официальных структур могло его разрешить. После того как работники направляли свои требования в более высокие инстанции, директора становились «равными» им, требуя от «верхов» решения общей проблемы. В условиях, когда вся власть (политическая, экономическая, административная, распределительная) была в руках Центра, все, кто был на более низком уровне всесоюзной пирамиды, имели общий интерес перед лицом вышестоящих структур и готовы были объединить свои усилия для лоббирования этих интересов. Поэтому все проходило по единой схеме: после признания городскими и областными руководителями, что они не имеют власти удовлетворить выдвинутые забастовщиками требования, они, быть может, даже неосознанно поднимали конфликт на все более и более высокий уровень; прибытие Щадова и его ограниченные полномочия привели к требованиям приезда из Москвы партийно-правительственной комиссии. В соответствии с возрастанием статуса чиновников (и представленных ими органов), вовлеченных в разрешение конфликта, изменялись и требования, выдвигаемые забастовщиками. Пока работники обращали свои требования директорам, они касались «мыла и рукавиц», т.е. в основном хозяйственно-бытовых и экономических вопросов, многие из которых были в компетенции руководителей этого уровня. Как только требования вышли за рамки отдельного предприятия, трудовой коллектив предприятия (включая директора) отстаивал свои права как единое целое против более высокой инстанции. Это в точности соответствует традиционной политике совместного лоббирования директором и заслуженными работниками (победителями социалистического соревнования и Героями Социалистического Труда) интересов предприятия на областном и всесоюзном уровнях. Точно так же как только местные и областные власти, включая партийные органы, переправляли требования работников на более высокий уровень, все они объединялись на основе лоббирования региональных интересов. Каждый из включенных уровней добавлял в обращение «наверх» дополнительно к требованиям работников и свои требования, но первыми в очереди стояли директора угольных предприятий со своими требованиями самостоятельности шахт и увеличения цены на уголь.

Несомненно, забастовка 1989 г. в Кузбассе возникла из-за всеобщего недовольства шахтерами условиями труда и быта, и шахтерские требования первоначально были адресованы директорам. Однако «обобщение» их борьбы и их требований произошло в особых социальных условиях «коллективных переговоров», установленных еще советской системой, в которых недовольство работников использовалось отраслевым и местным руководством для лоббирования своих интересов на более высоком уровне. Забастовка стала оружием в борьбе за ресурсы Центра. Но, как мы увидим в следующих главах, государству не понадобилось много времени для того, чтобы научиться играть в новых условиях, устанавливая свои правила.

[1] О шахтерских забастовках 1989 г. см. Mandel, 1991, Chapter 3; Ruthland, 1990; Freidgut and Siegelbaum, 1990; Marples, 1989 и Marples, 1990 содержат детальный отчет о забастовке в Донбассе. Основная информация о рабочем движении Кузбасса почерпнута из интервью, проведенных мною лично и совместно с Саймоном Кларком и Питером Файрбразером в ходе регулярных посещений Кузбасса в 1992-94 гг., а также из интервью о забастовке 1989 г. с лидерами движения, проведенных совместно с моим коллегой Петром Бизюковым из Кемеровского филиала Института сравнительных исследований трудовых отношений, который также оказывал мне поддержку своими обширным познаниями и исследованиямис 1991 г. (все цитаты, за исключением обозначенных особо – из этих интервью). Активно использовались и материалы «Нашей газеты», созданной как газеты рабочих комитетов в декабре 1989 г. При анализе забастовки 1989 г. использованы отчет очевидца, сделанный Виктором Костюковским, 1990:1990 (во время этой забастовки Костюковский был корреспондентом «Советской России», затем «Известий»), части из книги редактора телепрограммы «Профессия – Колпаков», опубликованные в «Нашей газете» 23 июля 1991 г., отчет очевидца забастовки в Прокопьевске Максимовой в 1989 г., расшифровка записи радиотрансляции переговоров в Прокопьевске, проводившейся в ходе забастовки 1989 г., и митингов на городской площади Кемерово. Сборник документов был опубликован в книге кемеровского историка Лопатина (1993), а также в сборнике Института занятости РАН (1992), серия интервью – в книге Лопатина (1998). Кроме того, я имел возможность просмотреть видеозапись дискуссии с участием шахтерских лидеров в начале 1990-х гг. по поводу июльской забастовки 1990-го г. в Кемерово и Конфедерации рабочего Конгресса в апреле 1990г.

[2] Л.А.Гордон был, пожалуй, основным защитником этого мнения: «Демократическое рабочее движение в Кузбассе... объективно помогало вождю перестройки» (Известия. 1990. 12 янв.). См. также: Freidgut and Siegelbaum, 1990. Это также было общим настроем всех публикуемых в то время оценок: Максимова, 1989; Костюковский, 1990; статей в «Труде» и региональной прессе.

[3] Одним из требований кузбасских шахтеров было прекращение решения проблемы дефицита рабочей силы путем организации поселений освобожденных заключенных.

[4] «Локальные бунты были у нас в городе и раньше. В том числе и на нашей автобазе. Но тогда начальство быстро свертывало наше недовольство: собирало собрания, обещало, раздавало, убеждал, грозило и т.п.» (Из интервью с Александром Веретенниковым, водителем БелАЗа, Лопатин, 1998: 192).

[5] «В один из апрельских дней 89-го г. по делам нашей лаборатории я находился в кабинете парторга объединения «Ленинскуголь»… у него (в кабинете) стояли три здоровенные коробки сигарет «Астра»… тогда давали по талонам две или три пачки сигарет в месяц. «Надо же, говорю я ему, – как Вы хорошо живете, что коробками сигареты держите». Не успел он мне ответить, как зазвонил телефон. По громкой связи слышно «На «Кузнецкой» – забастовка!» Он спрашивает: «Из-за чего?» «Курево», – отвечают. Парторг хватает одну из коробок и бегом на «Кузнецкую». Три часа ездил, успокаивал, раздавал курево» (Интервью с Петром Бизюковым, директором Кемеровского отделения ИСИТО, Лопатин, 1998: 532).

[6] Департамент социологии угольного объединения Южного Кузбасса в январе 1989 г. провел исследование на трех шахтах, показавшее крайне низкий уровень удовлетворенности рабочих фактически по всем аспектам их жизни и выявил низкий уровень доверия к компартии и профсоюзам (И.Мальцева и О.Пуляева, 1990).

[7] Рабочие опасались вмешательства силовых структур и боялись репрессий после забастовки; это было одной из причин, почему рабочие настороженно относились к внешним политическим контактам (см. Freidgut and Siegelbaum, 1990: 30). Rutland, 1990, говорит, что ряд опасений по поводу репрессий выражался и за пределами Воркуты (где порядка 38 % опрошенных опасались репрессий), но, по нашей информации, подобные опасения были острыми, всеобщими и постоянными в период с 1989 по 1991 гг. Асланиди: «Все чувствовали инстинктивный страх перед тем, что забастовка может быть подавлена силой». Голиков: «Мы боялись возможности репрессий, и поэтому, когда мы ехали в Междуреченск, мы постоянно ожидали появления силовых подразделений. Люди были готовы защищаться, и шахтеры сформировали отряды и организовали посты на железнодорожной станции и на дорогах. Они могли сами защитить себя, потому что у шахтеров было достаточно тротила, и они были очень опытными взрывниками». Лякин: «Люди думали, что система может использовать против них армейские подразделения, и они знали, что на многих станциях милиция и люди в штатском были наготове, множество машин стояло в состоянии готовности». В то же время Михайлец говорит, что не боялся, что против бастующих могут быть использованы правоохранительные органы или армейские подразделения, по крайней мере, пока разворачивалась забастовка.

[8] Уровень мобильности в шахтерской среде между квалифицированными подземными рабочими и управленцами среднего звена был достаточно высок; многие, имевшие высокую техническую квалификацию, предпочитали работать в качестве квалифицированного рабочего из-за более высокой оплаты. Большинство «рабочих» в рабочих комитетах имели достаточно высокий уровень квалификации, и многие ранее занимали управленческие посты, вплоть до начальников участков, управленцев среднего и даже высшего уровня.

[9] После забастовки в Междуреченске обком сделал серьезный выговор как секретарю горкома, так и председателю горисполкома, но рекомендовал увольнения только косвенно. Он не мог сделать это напрямую, так как председатель горисполкома был избран на должность народом, так что обком мог только «рекомендовать горкому КПСС внести вопрос о целесообразности использования его в занимаемой должности» (Лопатин, 1993: 106).

[10] Согласно Рутланду, решение бастовать на шахте Шевякова было вдохновлено статьей в профсоюзной газете «Труд» от 14 июня 1989 г. об остановке работы на разрезе шахте «Красный Луч» в Украине (Ruthland, 1990: 353). Однако мы не нашли доказательств, подтверждающих это.

[11] В специфических условиях Советского Союза основной обязанностью партийных первичек было вербовать «активных» людей и приводить их к приемлемым формам деятельности, поглощающим их энергию через партийное членство или же через общественную работу. Нужны были упорство и часто жесткий индивидуализм, чтобы противостоять уговорам партийных комитетов. Независимые активисты, которых еще терпели в определенных рамках, подвергались остракизму и изоляции в случае, если они эти рамки преступали. Такое психологическое давление оказывало значительно больший эффект, нежели прямые репрессии. В результате их оппозиционная активность часто находила выражение в индивидуалистическом и политически безвредном направлении, например в постоянном писании жалоб в государственные и партийные органы, постоянных судебных тяжбах по поводу расчетов заработной платы и нередко – в хроническом алкоголизме (См. Ихлов, 1994: 56-9). Гораздо более широкие возможности для деятельности появились у неформальных рабочих лидеров в эпоху перестройки. Складывается такое впечатление, что существует весьма ощутимая разница между людьми, которые стали рабочими лидерами после 1989 г., и теми диссидентски настроенными активистами, которые были пионерами рабочего движения с 1987 г.

[12] Начальник участка отвечает за безопасность шахты, но не за организацию работы, поэтому это ответственная должность без всяких полномочий. Эта должность обычно является первой ступенькой управленческой лестницы для выпускников угольного института.

[13] Ковалев вошел в состав забастовочного комитета, но, по его словам, он отсыпался дома, когда избирался забастовочный комитет. Уже год спустя он потерял веру в рабочие комитеты, т.к. почувствовал, что им не хватает опыта организации и руководства и они ничего не достигают. Он стал активно работать в официальном профсоюзе, хотя и рассматривал официальные профсоюзные структуры как барьер на пути к эффективному тред-юнионизму. Он оставался в оппозиции к председателю профкома шахты Александру Андреевичу Щепану, который избежал нападок как со стороны партийного руководства, так и со стороны рабочих и переизбирался на этот пост ежегодно с октября 1988 г.

[14] Коммунист Кокорин был главой забастовочного комитета шахты, а затем первым председателем городского стачкома до тех пор, пока не был отстранен рабочими от руководства по причине излишней приверженности к материальным благам. В официальном отчете о забастовке в Междуреченске, подготовленном обкомом 20 июля, отмечается, что Кокорин играет руководящую роль в забастовке (Лопатин, 1993: 76-7). По собственной инициативе он провел предварительные переговоры с угольным министром Щадовым. Однако, по свидетельству Ковалева и членов городского комитета рабочих, с самого начала роль Кокорина заключалась в том, чтобы сдерживать гнев рабочих и направлять его по официальным каналам. После его смещения с поста руководителя комитета Кокорин был избран в бюро горкома партии и безуспешно пытался стать мэром города и председателем территориального комитета профсоюза (Наша газета. 1990. 27 нояб.).

[15] Жалобы на плохую организацию работы был постоянными. Система премий на шахтах означала, что снижение производительности, по вине рабочих или нет, имело непропорциональное влияние на зарплату рабочих, если они не достигали плановых показателей. После забастовки 1989 г. был сделан шаг к прогрессивной сдельной оплате, при которой влияние производственных убытков на заработную плату, оставаясь большим, было уже менее чувствительным. Впоследствии шахтеры начали требовать гарантированный базовый минимум.

[16] Согласно официальной пропаганде, первые шахтерские забастовки поднимали только социальные и экономические вопросы и не подвергали сомнению существующую политическую систему. Нет сомнений в том, что радикальные политические требования часто выдвигались шахтерами только для того, чтобы быть отфильтрованными в процессе отбора. Очевидно, на то были две причины. Первая – боязнь части лидеров движения, что политизация забастовки привлечет репрессии. Вторая – стремление части партийных лидеров ограничить забастовку внутри установленных политических рамок.

[17] Этот список требований, коллективно разработанный рабочими, существенно отличался от списка требований, названных в письме Кокорина в декабре предыдущего года.

[18] Качество еды в столовой было, даже по меркам советских шахт, просто ужасающим. В конце концов, для того чтобы улучшить столовую, был приглашен друг председателя профсоюза, который работал шахтером неподалеку от Ленинского разреза. Он гордо сказал нам, что ему пришлось уволить 70 % «этих тупых женщин».

[19] Первая статья в «Правде» о забастовке назвала Кокорина и Ковалева объединенными лидерами (Правда. 1989. 13 июля)

[20] Профсоюз заявил, что он организовал обеспечение рабочих водой и питанием, но позднее стало известно, что это было сделано по инициативе самих рабочих, профсоюз присоединился позже. Так или иначе, обеспечение водой и питанием стало основной деятельностью официального профсоюза во время всей забастовки.

[21] Согласно официальному отчету партийного комитета, во время описываемых событий все эти мероприятия были организованы горкомом партии, самоотверженно работавшим круглые сутки над обеспечением насущных нужд города (Лопатин, 1993: 77).

[22] Сергеев обсудил заявление Голикова в своей речи на митинге: «Нам не нужна колбаса и мыло. Мы съедим мясо и сахар, и мыло тоже закончится. Нам нужна свобода – экономическая независимость для шахт, так, чтобы мы могли контролировать результаты нашего собственного труда. Вот что нам нужно». (Наша газета. 1991. 23 июля)

[23] Они также требовали отставки городского совета.

[24] Шахтеры Междуреченска поставили клеймо «штрейкбрехеров» на тех, кто принял отдельное заявление, в то время как Кузбасс вышел из забастовки. «Разве это не был момент, в который они сломили хребет забастовочному комитету? Разве не в этой точке те, кого мы выдвигали, стали штрейкбрехерами, когда они сказали, что политика и шахтеры несовместимы? Только тогда мы болезненно ощутили, что это не те люди, которые выдвинулись, чтобы возглавить рабочее движение. Аппарат делал все, чтобы привести забастовочные комитеты к роскошному таинственному путешествию. Лучшие гостиницы, бесплатные путешествия – с удостоверением личности рабочего комитета – святая святых. Неформальные встречи с правительственными лидерами… при одном большом условии – ни слова о политике» (А.Кунц, председатель рабочего комитета шахты «Распадская», Междуреченск // Наша газета. 1990. 27 нояб.)

[25] Поначалу шахтерам очень хотелось приписать себе все эти достижения, за исключением последнего. Однако позднее они начали снимать с себя ответственность, в частности за развал Советского Союза, поскольку многие стали воспринимать это как ошибку, за которую позднее пришлось расплачиваться.

[26] Междуреченск так и не получил собственного объединения. После забастовки на «Распадской», крупнейшей шахте Советского Союза по объему добычи угля, она была преобразована в арендное предприятие, что, несомненно, могло серьезно подорвать солидарность шахтеров в Междуреченске. Во время забастовки 1991 г. от «Распадской» снова «откупились», дав ей возможность стать ЗАО. Это было не первым случаем, когда Щадов использовал эту тактику. Перед этим он вывел шахту «Кировская» из-под юрисдикции Ленинск-Кузнецкого угольного объединения и перевел ее в прямое подчинение министерству.

[27] Не ожидалось, что директора шахт будут вмешиваться в открытую, хотя в Донецке два директора активно поддержали шахтеров, когда последние приняли решение бастовать, и в Кузбассе директор шахты «Байдаевская» был членом забастовочного комитета своей шахты. Следует помнить, что в шахтерских городах не было четкой разделительной линии между директорами шахт и партийным руководством, профсоюзом и местной властью, которые все еще составляли местную элиту. Нет сомнения, что тесная связь поддерживалась между этими разными группами на протяжении всей забастовки.

[28] Это положение было убедительно доказано Давидом Манделем, 1991, часть 3.

[29] «Выработка единой платформы выявила серьезные проблемы, решить которые без консультации со специалистами рабочим оказалось не под силу. И тем не менее смелость признания некомпетентности в тонкостях экономики и права и решение о привлечении к работе комитета специалистов-консультантов лишь подняли в конечном счете авторитет собрания» (Из заметки корреспондента газеты «Кузбасс» Е.Багаева о ходе областной конференции забастовочных комитетов. 16 июля 1989 г. Цитируется по: Лопатин, 1993: 51)

[30] Карьера Михаила Найдова напоминала американские горки – от первого секретаря Киселевского горкома партии до директора шахты в Кемерово, затем главы кузбасского шахтостроительного комбината, откуда он попал на должность заместителя министра в Москве, но попросил, чтобы его отправили обратно на шахту; затем был направлен в Междуреченск на должность директора шахты им.Ленина, которую, согласно местной легенде, он превратил из умирающего предприятия, стоявшего на грани закрытия, в одно из самых прибыльных в отрасли, с большой социально-бытовой инфраструктурой. Шахта была награждена орденом Ленина, в то же время сам Найдов был переведен на более сложный участок работы – на должность генерального директора объединения «Прокопьевскуголь», которое он, при поддержке Щадова, преобразовал в научно-производственное объединение. Найдов имел репутацию человека, который всегда работал в интересах рабочих, что принесло ему немало неприятностей от руководства, но обеспечивало поддержку со стороны работников. После прошедших в марте 1990 г. выборов Найдов стал председателем облисполкома и оставался в этой должности до января 1991 г., когда стал генеральным директором «Кузбассимпекса», приватизированного экспортно-импортного концерна (Наша газета. 1991. 4 янв.).

[31] Асланиди невысоко оценивал митинги, проходившие на городских площадях, потому что они управлялись эмоциями, а не здравым смыслом. Те, кто кричал громче всех, избирались в забастовочный комитет города, но после забастовки многие просто уходили, так как не годились для повседневной работы. Большинство в забастовочных комитетах составляли молодые рабочие, средний возраст стачкомов по Кузбассу составлял примерно 37 лет, потому что рабочие старшего возраста больше опасались репрессий. В конечном счете, по Кузбассу было сформировано 11 городских комитетов, в среднем по 30 человек в каждом, 82 % их членов составляли рабочие и 38% – члены Коммунистической партии (их количество варьировалось от 25 до 40 %), включая 4 секретарей первичных организаций, 3 руководителей профсоюзных комитетов и 8 руководителей СТК (Правда. 1989. 21 авг.).

[32] Не считая небольшой деревни Мыски на дороге между Междуреченском и Новокузнецком, на которой были угольный разрез «Сибиргинский» и обогатительный комбинат. Угольный разрез в Мысках 14 июля создал забастовочный комитет, который возглавил секретарь парткома предприятия Юрий Ефименко. Он и принял участие в переговорах с Щадовым в Новокузнецке, но работа фактически не останавливалась вплоть до 15 июля.

[33] Была некоторая неразбериха по поводу имени и статуса этого человека. Первоначальный список членов регионального комитета определял Виктора Сергеевича Дьячкова, добычника с «Абашевской», как первого председателя Новокузнецкого комитета. (Лопатин, 1993: 65).

[34] Комитет первоначально был образован не как городской, а как забастовочный комитет Орджоникидзевского района.

[35] Почти в каждом случае именно ночная смена была инициатором забастовки, одной из причин можно назвать то, что премии за ночную работу не платили. .

[36] Согласно Рутланду, совместная работа управленческого состава в разработке требований в Прокопьевске была скорее исключением (Ruthland, 1990, 354). Однако менеджмент и местная администрация были более или менее активны в составлении требований в каждом городе.

[37] Они сидели в своей рабочей одежде частично по символическим причинам, несмотря на душную жару. Но тому была и другая причина – если бы шахтеры были одеты в повседневную одежду, они могли легко ускользнуть с площади незамеченными, в то время как в рабочей одежде они мозолили глаза.

[38] Согласно «Информационной справке Кемеровского обкома КПСС о развитии забастовочного движения в Кузбассе», В.Р.Соколов, активист Народного Фронта из Ленинграда, появился 18 июля и распространял программу и листовки профсоюза «Независимость», но встретил сопротивление бастующих и был вынужден покинуть площадь (Лопатин, 1993: 82), но, по словам Максимовой, толпа его приняла хорошо (Максимова, 1989: 69-70).

[39] По словам Максимовой, шахтеры выказали высокую степень недоверия и презрения ко всей «интеллигенции». Один директор шахты угрожал ИТРовцам увольнением в случае, если они пойдут на площадь, даже в свое свободное время. Другие отослали их на время забастовки на сельхозработы (Максимова, 1989: 70).

[40] Владимир Маханов был подземным шахтером на шахте «Центральная». Позднее он стал председателем городского рабочего комитета, и в марте 1990 г. был избран народным депутатом России, но год спустя Совет рабочих комитетов Кузбасса потребовал его отставки за неподдержку «демократических сил» на съезде народных депутатов.

[41] Тарубаров, секретарь городского парткома, разработал список требований совместно с остатками забастовочного комитета (Шарипов, интервью). Забастовочный комитет включал в себя несколько директоров шахт. Один из них был избран заместителем председателя – Виктор Петренко, директор Карагайлинской шахты, «убежденный коммунист», хотя дважды исключенный из партии. Он был делегирован, чтобы объявить об окончании забастовки рабочим на площади (впечатляющий отчет о забастовке в Киселевске, включая последующие интервью с руководящими активистами, дан Верой Карзовой (Наша газета. 1993. 10, 15 июля).

Генеральному директору шахты им.Вахрушева в Киселевске удалось уговорить своих рабочих прекратить забастовку, объяснив свои планы установки независимости шахты путем взятия в аренду у государства. Щадов подписал свое одобрение плана шахты, который был отклонен угольным объединением, как только он покинул Кузбасс.

[42] По словам Асланиди, Михайлец присоединился к забастовке после двухчасового разговора в горкоме партии, где было решено остановить работу на шахте и затем по городу. В газете «Правда» (16 июля 1989 г.) приводили слова Александра Евсюкова, электромонтера с шахты «Северная», члена партии и первого председателя Кемеровского рабочего комитета, который придерживался другого взгляда на эту встречу: «В течение целых четырех часов мы вели диалог с партийными и советскими лидерами города и области, … большая часть наших требований не получила прямого ответа» (Советское рабочее обозрение. 1989. 2, 7 авг). Евгений Лякин также придерживается мнения, что администрация играла ведущую роль в выдвижении требований рабочих.

[43] К полудню 14 июля уже была создана инициативная группа из тех рабочих, которые взяли на себя разработку требований, выраженных шахтерами во время митинга, и участие в переговорах с представителями местной и центральной администрации. В речи на городском митинге представитель региональной администрации сказал примерно следующее: «Завтра эта инициативная группа, возглавленная руководителями наших шахт, должна встретиться и обсудить все вопросы с министром угольной промышленности и первым секретарем регионального партийного комитета, как это было в Осинниках, Междуреченске, и как сейчас это проходит в Новокузнецке».

Алексей Антонович Сухаренко (представитель регионального руководства): «Товарищи! Я должен сообщить вам, что руководство облисполкома и обкома партии задало 48 вопросов Генеральному секретарю ЦК КПСС М.С.Горбачеву и также, когда он прибыл, Н.И.Рыжкову (звуки несогласия из толпы)… Послушайте, подождите минутку! Мы обратились к ним с 48 вопросами, которые, вы, возможно, з<