Первое управление лососем

Тихоокеанский лосось, среда его обитания и основанная на лососе экономика даров развивались вместе несколько тысячелетий. В ходе этого эволюционного процесса аборигены развивали знание, навыки и технологии эффективного лова рыбы. Одновременно они создали набор обычаев, ограничивающих её лов. Полезно было бы подумать о технологиях индейцев и их культуре, как о системе управления лососем. Эта система обеспечила жизнеспособность экономики, базировавшейся на лососе в течение, по крайней мере, полутора тысяч лет в южных областях и в течение более 4 тысяч лет ближе к центру области его распространения.

Северо-западные индейцы разработали много способов добычи лосося. Они ловили тихоокеанского лосося крюками, острогами, копьями, сетями, плотинами и ловушками разнообразных конструкций. Но разные орудия имели одну общую особенность: все они делались из природных материалов. В то время как технологии позволяли индейцам ловить рыбу, в которой они нуждались, их обычаи, церемонии, мифы и табу создали систему управления, которая определяла и ограничивала масштабы лова.

Например, индейцы использовали сухожилие кита и плетеные волокна растений, включая бычью водоросль, внутреннюю кору кедра и стебли крапивы, чтобы делать сильные лески и ткать различные типы сетей.³⁰ В устье Колумбии люди племени чинук ловили рыбу береговыми неводами, сделанными из этих материалов. По словам Джеймса Свана, который жил вблизи устья Колумбии в 1852 году, люди чинук ловили рыбу сетями, начиная «с пика паводка, как только поток начинает убывать.... Два человека входят в каноэ, на корме которого намотанная на раму сеть.... Она потом кидается в воду, ближе к берегу, где поток не очень силен. Буксировочный фал с деревянным поплавком, привязанным к нему, бросается третьему лицу, которое остается на берегу, и немедленно двое в каноэ налегают на весла, чтобы завести её в быстрый поток как можно быстрее, и все время вытравливают сеть. Когда она вся вытравлена, они гребут к берегу, быстро привязав конец другого буксира к каноэ... Тянут все вместе».³¹ Индейцы чинук обычно ловили достаточно лосося своими неводами, чтобы выжить. Так как неводами можно было ловить рыбу только в малой части ширины реки, они не уменьшали огромную производительность Колумбии.

Хотя невода были важны, плотины были намного более значимым и эффективным средством лова. Их использовали культурные группы всего Северо-Запада. На меньших реках одиночки или семьи ставили участки плотин, но на больших реках общины строили и использовали плотины коллективно. Поскольку плотины блокировали потоки полностью, была возможность выловить всё стадо лосося. Но племенные обычаи, связанные с использованием плотин, устраняли эти проблемы, создавая эффективную систему управления. Плотина могла означать зиму изобилия или голодания для всей деревни, поэтому члены племени часто сопровождали её строительство большой церемонией и религиозным ритуалом. Весь процесс возведения и использования плотины проходил под руководством вождя племени или шамана.

Рыболовная дамба Кепел, построенная племенем юроков на реке Кламат в Калифорнии демонстрирует глубокое переплетение ритуалов, религии и рыбацких технологий. Легенда племени описывает первоначальный выбор участка для плотины Кепел – чуть выше крутого изгиба реки, на широком плёсе. Воуг, древние предки юроков, пробовавшие строить плотину в разных местах, методом проб и ошибок определили, что участок Кепел был лучшим. Юроки имели табу, запрещавшее лов первой рыбы, шедшей на нерест летом, но как только они убеждались, что лосось возвратился в изобилии, шаман, а в действительности комбинация главного механика, священника и менеджера лосося, сообщал о начале строгого ритуала строительства плотины. Сначала шаман выполнял очищающие обряды: отмечал участок будущей плотины, постился, избегал смотреть на женщин, и читал молитвы деревьям, которым предстояло стать бревнами. Потом рабочие нескольких деревень рубили деревья, необходимые для различных частей плотины. Когда весь материал для постройки был собран, шаман отдавал приказ начинать строительство.

Согласно традиции юроков, плотину следовало построить за десять дней и использовать в течение ровно десяти дней; потом её разрушали. Причины такого самоограничения неясны, но результат очевиден. Период лова, ограниченный десятью днями, позволял лососю пройти вверх по течению, туда, где его могли выловить жители других деревень, также строившие плотины. И что более важно, была гарантия, что часть рыбы достигнет нерестилищ и даст жизнь новому поколению.³²

Коренные жители северо-запада обладали навыками, технологиями и знаниями, позволяющими им успешно ловить лосося в устьях и руслах рек, и даже вблизи океанских берегов. Мы сегодня обладаем недостаточными знаниями, чтобы судить о ходе развития промысловых технологий, но сведения, которыми мы располагаем, убедительно свидетельствуют о том, что индейцы научились жить, не истощая окружающей среды. Их основанное на лососе хозяйство, своей эффективностью в немалой степени обязано вере аборигенов в то, что рыба - родственная душа, с которой необходимо поддерживать доверительные отношения. Экономика дара укрепила взаимодействие между человеком и лососем. Подношения, полученные от океанских родственников, принимались с уважением. Мироощущение аборигенов привело к созданию социального механизма, который антрополог Ричард Нельсон называет идеологией ограничения. Индейцы табуировали бесконтрольное использование технологий³³. Разрушение плотины Кепел после десяти дней лова рыбы иллюстрирует практическое действие идеологии ограничения. Происхождение многих механизмов, сдерживающих потребление основного ресурса, остается для нас не до конца ясным. Очевидно, что доисторические рыбацкие хозяйства сталкивались и решали те же проблемы разумной достаточности, которые возникают перед менеджерами современной рыбной промышленности.³⁴

Пока экономика дара и система управления лососем развивались, индейцы, несомненно, делали ошибки, которые вели к избыточной добыче, краху источников продовольствия и голоданию. Археологи раскрыли прямое свидетельство такой «ошибки» в куче отходов доисторических алеутов на острове Арнчитка, Аляска. Охотники-аборигены, очевидно, выбили морскую выдру на Алеутских островах, что привело к размножению морского ежа - главной добычи каланов. Избыток морского ежа стал причиной исчезновения водорослей, из-за чего рыба покинула прибрежные воды. Анализ пищевых остатков показал резкое изменение рациона питания. Доминировавших ранее калана и рыбу сменили морские ежи и другие беспозвоночные.³⁵ Подобные, изменения в структуре морского сообщества, спровоцированные человеком, произошли в Калифорнийском заливе в конце девятнадцатого столетия.³⁶

Память о таких ошибках передавалась из поколения в поколение, со временем приобретая форму мифов, религиозных ритуалов и табу, которые предотвращали избыточную добычу, ведущую к экологическим и социальным катастрофам. Основой праздника первой рыбы была вера в то, что король лососей мог запретить своим подданным входить в реку, если к рыбе не относились с должным уважением. Эта вера отражала прошлый опыт, который включал в себя естественные провалы в заходах лосося и результаты избыточного вылова рыбы. ³⁷

Уроки, полученные путем проб и ошибок, вылились в различные механизмы удержания объёмов добычи в пределах естественной производительности рыбы. Некоторые механизмы, вроде ограничения времени лова рыбы, разделения рыбацких участков и разностороннего развития экономики, имеют аналоги и в современной индустриальной экономике, но фундаментальная вера в одушевленность всего сущего, была уникальной верой коренных американцев.³⁸ Для индейцев естественный мир был сообществом родственных духов, с которыми люди могли поддерживать выгодные отношения, чтобы гарантировать непрерывную поставку продовольствия. Непочтительность могла настраивать духов животных против людей. Например, индейцы пуйаллуп на Пьюджет-Саунд полагали, что кета заберет душу расточительного человека в свой дом под морем и убьёт её.³⁹ Опасение возмездия помогало установить самоограничения, которые уменьшали вероятность перелова.⁴⁰

Писатель Мари Жирадо Бек пересказала историю тлинкитов, иллюстрирующую веру в то, какую огромную власть животные имели над людьми, обращавшимися с ними непочтительно. История эта произошла в деревне, люди которой несколько лет наслаждались богатыми уловами лосося. Сытые времена ослабили веру людей, и они стали их пренебрегать традиционными табу. Однажды четыре мальчика поплыли на каноэ к близлежащему потоку ловить рыбу. Лосося было в избытке, ребята развели костер и начали нагревать камни, чтобы приготовить на обед свой улов. Скоро они так увлеклись удачной рыбалкой, что, вылавливая все больше и больше рыбы, в азарте не заметили, как бросили на горячие камни живую рыбу. Когда рыба корчилась, мальчики смеялись. Один из них даже бросил на камни лягушку только лишь для того, чтобы помучить её. Из-за своих непочтительных действий к животным эти мальчики умерли, но духи продолжали мстить. Умерли и другие дети, и вся деревня находилась в опасности. Когда смерть шамана племени, наконец-то успокоила духов, деревня была спасена, но люди поклялись никогда больше не обращаться с животными непочтительно.

Сравните эту историю раскаяния в растрате и непочтительности с первыми днями коммерческого лова рыбы в начале двадцатого столетия. Во время нереста рыбацкий флот так переполнял рыбой консервные заводы, что груды её накапливались, пока она не начинала гнить. Тогда её сгребали назад в реку. Такое преступное отношение к лососю было невозможно в культуре, связывающей людей и лосося личными отношениями, в культуре, люди которой считали лосося ценным даром, требующим должного уважения.

К началу девятнадцатого столетия индейцы северо-запада построили здоровую экономику и богатую культуру, полностью приспособленную к местным климатическим условиям, продовольственным ресурсам, ландшафтным особенностям и природным материалам. Но пришли перемены. Подобно не услышавшей шума приближающегося наводнения семье, с рассказа о которой мы начали эту главу, индейцы не смогли расслышать грохота новой культуры, пересекающей континент. Они не уловили ветра перемен, а когда оторвали взоры от привычных дел, то увидели, что противостоят новой культуре. Она оказалась настолько мощной, что приспосабливаться к местным условиям не намеревалась. Когда новая культура со своей экономикой заполонила северо-запад, она изменила экосистемы региона значительно мощнее, чем самое сильное наводнение из древнего озера Миссула.

ГЛАВА 3

 Новая цена Земли и Воды

Зачастую после недель серых, тусклых дней и дождя январь дарит пару дней, столь редких на тихоокеанском Северо-Западе - солнечных и ясных. Этот контраст делает их особенными. В один из таких солнечных январских дней из Корваллис, штат Орегон, я направился на запад, чтобы делать то, что делаю часто, когда приходиться принимать трудное решение - я шел смотреть на реку. Давно уже забыв о том, что меня волновало, почему мне был нужен покой и одиночество реки, в тот день я обнаружил, что нахожусь на реке Олси, наблюдая, размышляя, позволяя потоку и ритму реки прояснить мои мысли.

Серо-зеленая вода Олси спокойно скользила по скальному дну. Утренняя тишина была бы полной, если бы не нежное журчание реки, разрезаемой ветвями склонившейся ольхи. Несколько минут прошло прежде, чем я понял, что делю это место на реке с кем-то ещё. Сначала я увидел его уголком глаза: светлое пятно под поверхностью воды перемещалось вверх по течению и затем дрейфовало назад. Я сфокусировал на нем взгляд, и силуэт чавычи постепенно вырисовался в темной воде. Она дрейфовала вниз по течению и затем, с легкостью изогнув хвостовой плавник, выстреливала назад, к верхней полке скального дна. Но это было в конце января, а чавыча обычно заканчивает метать икру в Олси в конце декабря. Эта старая самка была живым примером биологического разнообразия лосося.

Я наблюдал за большой самкой чавычи и думал о том, что пережил её вид с того времени, как прибыли евроамериканцы со своими переплетениями сетей и крюков, заготовкой леса, сплавными плотинами, ГЭС, ирригацией и загрязнением воды. Я думал о высокомерии людей, которые в 1915 году попытались улучшить природу, построив плотину через Олси в нижней части водораздела, и закрыв всем лососям, кроме немногих, проход в верхнюю часть реки для нереста. Большая часть рыбы была выловлена у плотины, и её икра была отправлена на рыбоводные заводы для инкубации. Немногие мальки спаслись, но так или иначе предки этой чавычи сохранили нить жизни, тянущуюся из поколения в поколение.

Я продолжал наблюдать за чавычей. То, что она делала, продолжает удивлять и озадачивать меня каждый раз, когда я вспоминаю об этом. Она плыла вверх по течению, переворачивалась на бок, и билась о твердое скальное дно типичными движениями построения кладки. Я задавался вопросом: “Какой инстинкт привёл её сюда, сказал ей, что здесь то самое место, до которого она могла идти, и заставил биться насмерть об эту неприступную скалу? Может быть, это место было правильным, но только столетием раньше? Как выглядел этот участок реки сто лет назад, прежде чем деревья были вырублены и прежде, чем лосось был «защищен» рыбоводными заводами?»

Наблюдение за этой единственной самкой совсем не было похоже на наблюдение за лососем, делающим нормальную кладку. Каждый раз, когда она переворачивалась и билась уставшим телом о скалу, на меня накатывало ощущение неотвратимости. Она упорно пыталась осуществить генетический план, который несла в своей крови, костях и плоти в течение четырех или пяти лет. Цель всей её жизни заключалась сейчас в том, чтобы протянуть нить жизни к следующему поколению, нить, которая соединит её потомство с десятью тысячами лет жизни предков. Это было её миссией, и всё же каждый раз, когда она начинала обыскивать этот голый участок речного дна, нить становилась всё слабее. Эта борьба была наглядным противоречием. Она демонстрировала движущую силу инстинкта выживания и, в то же время, уязвимость естественного воспроизводства перед лицом изменений, сотворенных людьми.

Борьба этой самки лосося была трагедией одиночки. На большой картине её битва не значила много. Она не была частью большого, зашедшего на нерест стада. Но в то же время она воплощала собой биологическое разнообразие, которое хранило лосося тысячелетиями.

С тех пор, как евроамериканцы прибыли на Северо-Запад, вера в то, что экосистемы можно упростить и контролировать, руководила их отношениями с лососем. Мало того, что разнообразие игнорировалось при управлении водоразделами и рыбой, люди даже вели борьбу с ним. Программы рыбоводных заводов, регулирование уловов и разрушение среды обитания – всё это уменьшало биологическое разнообразие лосося.

Когда люди пытаются управлять экосистемой, им приходится решать, что будет жить, а что умрет. Они должны определить, какой лосось является «жизнеспособным», а какой - нет. На протяжении большей части прошлого столетия жизнеспособность измерялась исключительно экономическими показателями.¹ С точки зрения экономической перспективы эта самка считалась нежизнеспособной. Она не принадлежала основному стаду, которое обеспечивает рыболовство и преобразуется в наличные деньги. Но она была важной частью биоразнообразия чавычи в реке Олси, и хотя она была бесценна для естественной экономики лосося, оценивала её индустриальная экономика. Индустриальная экономика стала последним арбитром её жизнеспособности.

Пока я наблюдал за чавычей, исполняющей бесплодный танец рождения, завершающий её жизнь, мне припомнилась история, которую я читал об индейских танцорах духа. Властью своего танца они пытались вернуть культурные обычаи предков и исчезающий образ жизни.