Конфликтующие экономики

Тысячи лет индейцы использовали природные ресурсы лесистых равнин и рек. Хотя использование ими ресурсов не приводило к таким глобальным изменениям ландшафта, которые последовали за приходом евроамериканцев, индейцы широко использовали огонь для формирования растительности и экологии лесов и прерий. Они делали это, чтобы увеличить рост съедобных растений типа камас или привлекать оленя и лося к молодой растительности на местах пожарищ.²

Прибыв на тихоокеанский Северо-Запад, первый евроамериканец нашел землю и воду, изобилующую, казалось бы, неистощимыми ресурсами. Первые поселенцы полагали, что это естественное изобилие было частью нетронутой, дикой природы, но в действительности они находились в мире, сформированном и управляемым руками человека. Это управление было частью жизнеспособных отношений между естественными экосистемами региона и экономикой даров индейцев. В большинстве областей Северо-Запада это были, прежде всего, отношения между индейцами и одним из основных ресурсов - лососем.

Тысячи лет строились эти отношения. Но вскоре после прибытия евроамериканцев другая экономика, другое мировоззрение и другой набор правил пользования природными ресурсами изменили издавна существовавшие порядки. Первые бледнокожие люди на плавающих островах желали меха и рыбу в обмен на невиданные новые инструменты. Потом индейцы умирали от странных болезней, над которыми их шаманы не имели никакой власти. Стойки для сушки лосося и потлач вскоре заменили шумные консервирующие машины и управляемая деньгами рыночная экономика. Лосось больше не был подарком от всесильного короля лосося, он был товаром - бесхозным богатством, доступным любому, кто желал его взять. Меньше чем пятьдесят лет новая, абсолютно чуждая экономика и культура, видевшая в природе склад, заместила экономику индейцев и их взгляд на природу, как на сообщество. Сначала индейцы пробовали приспособиться к ситуации и работали, чтобы снабдить консервирующие механизмы лососем. Но лов рыбы для пропитания не давал преимуществ в условиях новой рыночной экономики, и старая экономика подарка индейцев разрушилась. В конечном счете, рыбаки-аборигены были в значительной степени заменены белыми поселенцами.

Когда евроамериканцы прибыли на Северо-Запад, индустриальная экономика перевела стрелки часов совместной эволюции назад, к нулю, отбросив в сторону все, что было изучено с тех пор, как люди выловили первого лосося в Милликен или Даллес. С прибытием белых людей отношения между лососем и людьми стали складываться заново в контексте новой экономики и по новым правилам. Индустриальная экономика не подстраивалась к естественной экономике лосося; вместо этого она настаивала на новых правилах, новых верах и новых технологиях, не попадающих в естественный ритм природы Северо-Запада. По мере того, как она захватывала власть, происходил переход: от рыбаков-аборигенов и улова ради пропитания - к некоренным рыбакам и промышленному лову, от сбора дара продовольствия - к увеличению прибыли. Как следствие, лососю пришлось столкнуться с совершенно новыми трудностями.

Во всем мире рыбаки-аборигены заменялись и заменяются новым классом рыбаков, работающих по правилам индустриальной экономики. Когда увеличение прибыли становится доминирующей целью, разнообразная и трудоемкая рыбная ловля, которую ведут местные общины рыбаков, обычно заменяется дорогой техникой, управляемой несколькими людьми и отдаленным централизованным бюрократическим аппаратом.³ Эта замена ослабляет обратную связь между рыбой и рыбаками, делая фактически невозможным создание устойчивых, жизнеспособных отношений между рыбой и индустриальной экономикой.

На Северо-Западе, например, если племя добывало слишком много лосося на реках своей территории, оно получало дополнительные запасы продовольствия и, возможно, престиж большого потлача. Но, если перелов продолжался, в какой-то момент времени срабатывала отрицательная обратная связь: племя сталкивалось с уменьшением захода лосося и возможно - с голодом. Во время развития индустриального рыболовства в конце девятнадцатого столетия размеры уловов определяли далекие рынки, которые создавали атмосферу конкуренции. Она не стимулировала рыбаков ограничивать лов, беспокоясь о будущих уловах, совсем наоборот. Эта ситуация вызвала общую трагедию.⁴ Если один рыбак ограничивал свой улов, беспокоясь о будущем, он лишь оставлял больше рыбы тем, кто стремился увеличить добычу, и получить большую прибыль в ближайшее время. Конечным результатом было стремление каждого выловить как можно больше рыбы в кратчайший срок. Как только легенды и табу, которые регулировали использование индейцами лосося, были разрушены и заменены мифом неистощимого изобилия, рыбаки получили свободный доступ к рыбе, немного или вовсе никак не ограниченный и не регулируемый.

Кроме того, в условиях управляемой рынком индустриальной экономики последствия перелова сказывались на местных рыбаках, а выгоды в значительной степени пожинались предпринимателями в Лондоне, Нью-Йорке, и других финансовых центрах. Удаленность от тихоокеанского Северо-Запада и мобильность капиталов изолировали их от последствий перелова. Они относились к региону исключительно как к колонии, источнику сырья для восточных рынков и промышленности.⁵ Когда рыбоконсервная промышленность истощала запасы рыбы на одной реке, далёкие предприниматели просто перемещали свои заводы на другие реки, к другим запасам лосося. Некоторые консервные заводы сразу строились на баржах, чтобы облегчить такие перемещения. А социальные последствия - исчерпанные запасы лосося и безработные рыбаки - доставались местным общинам.

У новой индустриальной экономики был неуёмный аппетит и на другие ресурсы. Пока водоразделы региона использовали аборигены, их воздействие на среду обитания лосося было, вероятно, незначительно. Недавно прибывшие пионеры и предприниматели напротив, всецело эксплуатировали все экономические ресурсы водоразделов, охотясь, развивая горную промышленность, заготовку леса, выпасая домашний скот и развивая ирригацию. В результате, лосось вошёл в прямой контакт с индустриальной экономикой по всей цепочке сред обитания, из которых состоит его экосистема - с заготовкой леса и горнодобывающей промышленностью в истоках, с сельским хозяйством ниже по течению рек, с городами и промышленностью в широких аллювиальных равнинах и устьях, и наконец, с загрязнением и крупномасштабным ловом рыбы в океане. Одна из главных сторон проблемы лосося, тогда и сейчас состоит в том, что существует не одна какая-то угроза их существованию, а непрерывный их ряд - почти в каждой точке обитания, в течение всего жизненного пути. В каждой точке контакта с индустриальной экономикой, от истоков до моря, лосось ведёт безнадёжную борьбу за среду обитания.

Хотя первые пионеры Северо-Запада полагали, что лосось неистощим, непрерывное уменьшение рыбных запасов в течение последних 100 лет сделало слишком очевидной их уязвимость перед индустриальным развитием, чтобы её игнорировать. Осознание проблемы, однако, не привело к её решению. Фактически, индустриальная экономика и её мировоззрение настолько доминируют в нашей культуре, что наши попытки восстановить лосося неизбежно формировались в соответствии с её принципами, а значит - наши усилия часто находились в противоречии с естественной экономикой. Например, вера в то, что рыбоводные заводы помогут обойтись без большей части периода пресноводной жизни лосося и устранят потребность в здоровых реках, позволила экосистемам приречной зоны деградировать дальше. Там, где рыбоводные заводы считаются главным источником воспроизводства, к рекам относятся, как к простым трубопроводам, по которым юный лосось следует к морю после того, как его выпускают из бетонных водоемов. На индустриально высокоразвитой Колумбии теперь даже простой путь к

Таблица 3.1. Характеристики природной и индустриальной экономик

морю слишком опасен из-за плотин в основном русле реки, поэтому молодь из рыбоводных заводов загружают в баржи и на них отправляют к устью реки. Принципы индустриальной экономики повлияли и на проекты восстановления рек, в которых часто пытаются «проектировать» специальные участки обитания лосося вместо того, чтобы восстановить естественные процессы приречной зоны, создающие и поддерживающие среду обитания лосося на всём протяжении их жизненного пути. Эти программы в лучшем случае сделали мало, чтобы остановить исчезновение лосося и, в худшем случае, внесли в это свой вклад.

Корни проблемы лосося - в столкновении экономик двух типов: индустриальной и естественной. Экономика подарка индейцев создала жизнеспособный баланс с естественной экономикой. В конечном счете, индустриальная экономика тоже будет вынуждена искать баланса с естественной экономикой тихоокеанского Северо-Запада. Как показала эрозия почв, разорившая засушливые районы на западе США в 1930-ые годы, если потребности экосистем игнорируются слишком долго, за это приходится платить большую цену. Чтобы остаться производительной, индустриальная экономика Северо-Запада должна будет выйти из конфликта с естественной экономикой и искать способы достижения баланса с ней.⁶

Главным препятствием, мешающим этим двум экономическим системам достигнуть баланса, является тот факт, что они по-разному представляют себе будущий мир, стремятся к разным целям и каждая имеет свой принцип действия. Индустриальная экономика поощряет индивидуализм, потребление, масштабность и упрощение естественных систем, в то время как здоровье естественной экономики основано на взаимозависимости, возобновлении, рассеянном производстве и разнообразии. Но центры организации в индустриальной экономике - города, железные дороги, шоссе, линии электропередачи, фермы, фабрики, порты и торговые центры - ясно видны нам и знакомы. Не нужно иметь ученую степень в экономике, чтобы понять, каким образом они работают на индустриальную экономику. А вот центры производства естественной экономики - поймы, грунтовые воды, заболоченные земли, прибрежная растительность, область аллювиальных потоков и естественные события, такие, как, например, оползни, которые организуют структуру водоразделов - не очевидны ни для кого, кроме экспертов. Но даже они не полностью понимают или не имеют единого мнения о том, каким образом особенности организации водоразделов вносят свой вклад в здоровую, естественную экономику.

Простое сравнение индустриальной экономики и природы - первый шаг к пониманию корней их конфликта, первый шаг в поиске путей к их гармонии (см. Таблицу 3.1). Индустриальная экономика организует пространство по принципам политической иерархии, включающей государства, округа, городки, города, и владельцев собственности. Соединенные Штаты разделены на сектора, ограниченные прямыми линиями и иногда представляющие собой идеальные квадраты. Это деление не зависит от природных особенностей. Для лосося же естественный логический способ организации пространства - деление на водоразделы. В индустриальной экономике политические организации зачастую работают над достижением противоположных целей. Например, штаты могут требовать конфликтных прав на использование и распределение ресурсов - особенно таких, как лосось и вода, которые движутся через политические границы. В естественной же экономике лосось своим жизненным циклом и видовым распределением объединяет экологические процессы водораздела.

Индустриальную экономику приводит в движение ископаемое топливо, в то время, как естественную экономику - солнечная энергия. Индустриальная экономика мотивируется стремлением накопить капитал, а в естественной экономике мерой успеха является выживание и воспроизводство.

В индустриальной экономике лосось обретает ценность только, если его достали из океана, поместили в банку и превратили в деньги - поездка в один конец, делающая упор на производство. В естественной экономике лосось имеет ценность, если его гены вносят вклад в выживание следующего поколения. Это - подход с акцентом на воспроизводство.

Индустриальная экономика производит отходы: токсичные отходы, а также худшую, но и менее очевидную форму «отходов» - недоиспользование ресурсов. В природе перерабатывается все, отходов нет. Есть люди, которые говорят о «потере» не срубленных старовозрастных деревьев, о «потере» воды, утекшей к морю, или о «потере» лосося, который избежал рыбацких сетей и дошел до нерестилищ. Они выражают ценности индустриальной экономики.

Наша промышленность предпочитает производство на больших, централизованных заводах, специализирующихся на выпуске технологических и биологических монокультур: например, сборочные линии по производству тысяч идентичных автомобилей, фермы, выращивающие тысячи акров одного и того же гибрида кукурузы или пшеницы, и больших рыбоводных заводов, производящих генетически однородного лосося. Самая большая проблема индустриальных и биологических монокультур состоит в том, что они не умеют приспосабливаться к изменениям окружающей среды. Наиболее известная технологическая монокультура, пожирающий топливо автомобиль, не смогла справиться с топливными нехватками 1970-ых. Его неспособность ответить на изменения в окружающей среде открыла американский автомобильный рынок иностранным конкурентам. В случае с лососем, выживаемость монокультурной рыбы, выпущенной из рыбоводных заводов, приблизительно вдвое меньше, чем у её диких кузенов после попадания в естественную среду. Производство в природе предпочитает рассеянные репродуктивные единицы: в данном случае - тысячи имеющих индивидуальный генетический рисунок стад лосося.

В индустриальной экономике водораздел не рассматривается, как нечто неделимое. Для неё это набор сфер независимых экономических интересов; например, лесоперерабатывающая компания требует деревьев, фермер требует воды, а фабрика требует электроэнергии. Хотя сферы интересов обычно пересекаются в каком-то месте или времени, работают они так, как будто не зависят друг от друга и от экологических процессов, поддерживающих экосистему. С точки зрения лосося водоразделы - сложные лабиринты связанных сред обитания. Чтобы использовать их полнее, виды, стада и популяции лосося развили богатое биоразнообразие.

Различия между индустриальной экономикой и естественной экономикой региона повлекли за собой тяжелые последствия для лосося. Со своей исключительной нацеленностью на прибыль и эффективность индустриальная экономика быстро захватила власть на Северо-Западе. Мощные рыночные силы добрались до эксплуатации водоразделов и неосторожно разрушили экологические связи между рыбой и её средой обитания.⁷ Деградация водоразделов и экосистем регионов была не следствием особой недоброжелательности к лососю, а следствием каждодневных действий индустриальной экономики и мировоззрения, порождаемого ею.

Чтобы проиллюстрировать власть этого подхода, взгляните, как менеджеры лосося оценивают успех своей работы. Начиная с развития индустриальной экономики, успех управления рассчитывался прямо - в экономических или производственных показателях: фунты выловленной рыбы, розничная и оптовая стоимость улова, число проданных лицензий, количество дней лова и число рыбы, выпущенной рыбоводными заводами.⁸ В своём исследовании калифорнийской рыбной промышленности Артур Мак-Эвой подчеркнул преобладание экономических интересов над экологией при управлении рыболовством: «Экономическое бедствие было стимулом для действий общества, а экономика собрала их плоды...Реальная же причина истощения - социальные проблемы, возникшие в рыбной промышленности из-за разрушения экологии и социальные силы, которые поддержали Гоббсовскую* борьбу всех против всех, в которую были вовлечены рыбаки - совсем не была учтена».⁹ А поскольку мы привыкли управлять только тем, что можем измерить, менеджеры лосося сосредоточили своё внимание на немногих экономических показателях, и игнорировали ухудшение экосистем, от которых зависит лосось.

В итоге, евроамериканцы рассматривают водоразделы с позиции выгод индустриальной экономики, исключительно в экономических показателях. Такой взгляд идёт рука об руку с верой пионеров девятнадцатого века в то, что их судьба и обязанность - управлять природой и использовать её только в своих целях. С их точки зрения прогресс был неразрывно связан с изменением природы по желанию людей. А если это было желание заработать как можно больше денег, все остальные соображения – такие, как сохранение лесов для будущих поколений и красота нетронутой природы - считались второстепенными. Этот подход, вкупе с индустриальной экономикой, понизил значение всех природных ресурсов, включая лосося и даже воду, которая текла в великих реках Северо-Запада, до статуса предметов потребления или инструментов, стоимость которых оценивалась только экономической выгодой. Превращение ресурсов в товар и господство экономических оценок затруднило признание и принятие ценностей естественной экономики и взгляд на водоразделы с точки зрения лосося.

Ненасытный аппетит индустриальной экономики вместе с убеждением, что человек должен управлять природой, в конечном счете, вёл к истощению лосося на всем тихоокеанском Северо-Западе. Мы должны изучить уроки заблуждений, вплетенные в эту историю уничтожения, если желаем найти баланс между естественной и индустриальной экономиками и возродить лосося. В следующих трёх главах рассматривается, как индустриальная экономика и её мировоззрение уничтожали лосося разрушением среды его обитания (Глава 4), переловами (Глава 5) и с помощью рыбоводных заводов (Глава 6).

· Гобсс Томас (1588-1679) – англ. философ-материалист. Защитник теории общественного договора. Создатель теории механистического материализма. Считал, что государство – результат договора между людьми, положившего конец естественному состоянию «войны всех против всех».

ГЛАВА 4