Индустриальная экономика приходит на Северо-Запад

В понедельник, 12 августа 1805 года капитан Меривезер Льюис с тремя своими людьми достиг истоков реки Mиссури. Один из членов группы, Хью Мак-Нил, стоял, поставив ноги на оба берега Mиссури и благодарил Господа за то, что дожил до момента, когда смог перешагнуть могучую и казавшуюся бесконечной реку. Льюис со своей небольшой группой перевалил через Великий Водораздельный Хребет Скалистых гор и двинулся вниз по Хорзшу-Бенд, притоку реки Лемхи. Позже Льюис освежился у чистого, холодного ручья и сделал в дневнике запись: «Здесь я впервые попробовал воду Великой реки Колумбии».¹

На следующий день группа, двигаясь по тропе в долину Лемхи, время от времени замечала индейцев шошонов. В тот же день около шестидесяти воинов выехали прямо навстречу исследователям. Льюис вышел вперед невооруженным и приветствовал шошонов, изо всех сил демонстрируя радушие. «Обе стороны подошли друг к другу, - написал он, - и [мы] обнимались и пачкались жиром и краской, пока я основательно не был утомлен национальными объятьями».² После того, как Льюис и его люди выкурили с индейцами трубку и сообщили, что не ели весь день, индейцы дали им сухие лепешки с виргинской вишней и канадской иргой, немного мяса антилопы и куски лососины. Льюис написал: «Это был первый лосось, которого я увидел, и который совершенно убедил меня, что мы находимся у берегов Тихого океана».³ Когда Меривезер Льюис пришел на тихоокеанский Северо-Запад, его встретили пищей, приготовленной из тихоокеанского лосося.

Льюис и Кларк не были первыми белыми людьми, проникшими в регион. Испанские и английские моряки посетили побережье Северо-Запада за несколько лет до них в поисках Северо-Западного Прохода, мифического водного пути, который, как некоторые верили, шел через Североамериканский континент и открывал короткий торговый путь в Ост-Индию и Китай. Капитан Джеймс Кук искал Северо-Западный Проход в 1779 году. Несмотря на то, что он потерпел неудачу в своей главной миссии, он нашёл нечто, имеющее большую коммерческую ценность. Во время пребывания в Нутка Саунд, на западном побережье острова Ванкувер, Кук купил 1,500 шкур бобра для того, чтобы команда смогла починить или заменить ужасно изношенную одежду. Позднее, по прибытии в Китай он продал кожи, которые стоили ему несколько пенни за штуку, по $100 за каждую.⁴ Вести об удивительной прибыли Кука разожгли интерес американских, испанских, и английских торговцев и положили начало масштабной морской торговле мехом.

Столкновение с рыночной экономикой изменило отношение индейцев к бобрам и выдрам. Меха больше не были подарком бобра индейцу; они были товаром, который покупали европейцы, чтобы удовлетворить спрос на далеких рынках. Торговля мехом создала первую, толщиной в волосок, трещину в экономике подарка Северо-Западного побережья. Но, пока европейцы оставались на своих судах, как они обычно это делали, индейцы управляли торговлей и минимизировали вторжение в свою традиционную культуру и экономику. Индейцы, внезапно оказавшиеся в условиях рыночной экономики, по крайней мере, в своих деловых отношениях с европейцами, быстро изучили искусство торговли. Они часто настраивали английских торговцев против испанских или американских, чтобы получить лучшие условия сделок по продаже меха.⁵

Сухопутные исследователи Александр Маккензи, Льюис и Кларк, Дэвид Томпсон расширили трещину в традиционной экономике региона и положили начало тому, что впоследствии превратилось в лавину перемен на Северо-Западе. Маккензи пересек Скалистые горы в 1789 году, спустившись вниз по Фрейзеру и срезав затем путь по суше к Белла Кула, что недалеко от Наму. Следующими были Льюис и Кларк со своим эпическим путешествием 1805 - 1806 годов. Потом Дэвид Томпсон исследовал верховья Колумбии и прошел по ней до океана в 1811 году. К тому времени, как Томпсон достиг устья Колумбии, американцы уже установили пост для торговли мехом в Астории. Северо-Запад сжимался перед евроамериканскими поселениями, наступающими с востока и запада.

Президент Томас Джефферсон послал Льюиса и Кларка, чтобы они обследовали новую территорию, приобретенную в Луизиане и нашли «наиболее прямую и практичную водную связь через этот континент в торговых целях».⁶ Но даже в самых буйных мечтах Джефферсон и посланные им исследователи не могли себе представить, до какой степени расширится торговля после экспедиций 1805-1806 годов. И не могли вообразить, насколько глубоко будет преобразован регион. Волны людей, которые последовали вслед за этим в 1840-ые и 1850-ые годы, принесли на Северо-Запад масштабные и необратимые перемены, навсегда изменившие отношения между людьми и лососем.

Первопроходцами Северо-Запада были торговцы мехом и охотники. За ними последовали волны шахтеров, лесорубов, скотоводов, рыбаков, и фермеров, и все отыскивали свободную долю природных ресурсов. Каждая новая волна преследовала другой ресурс, исчерпывала его, и затем отступала, оставляя за собой необратимые изменения ландшафта и среды обитания лосося. Пока волна росла, экономические интересы вели к тому, что росла и её политическая власть. А когда она отступала, политическая власть оставалась сильной, позволяя лесорубам, скотоводам, земледельцам и шахтерам придерживаться тех же методов работы, которыми они разрушали среду обитания и продолжать успешно бороться против принятия законов, которые уменьшили бы их губительное воздействие на дом лосося. Политическое наследие, полученное нами от истории - сплав законов, политики и мифов, возникший в девятнадцатом столетии, когда общество принимало, а правительство поощряло свободный рыночный доступ к общественным ресурсам. Ученый юрист Чарльз Вилкинсон назвал эти экономические интересы, обладающие затянувшейся властью над землей и водой – «Боги Вчерашнего дня».⁷

Больше столетия Боги Вчерашнего Дня использовали свою власть, задерживая, запутывая и предотвращая попытки создания баланса между естественной экономикой Северо-Запада и индустриальной экономикой евроамериканцев. Они бдительно охраняли свою власть над водоразделами Северо-Запада. Последствия ясны и очевидны. Лосось ныне вымер на 40 процентах исторического диапазона своего обитания на тихоокеанском Северо-Западе. Списки и потенциальные списки закона «Об Исчезающих Видах» включают популяции лосося от Пьюджет-Саунда до северной Калифорнии и на восток до Снейка в штате Айдахо. Боги Вчерашнего Дня добились успеха отчасти потому, что наше понимание процессов разрушения окружающей среды и истощения стад лосося испытывало недостаток знания истории. К тяжелому положению лосося, в общем, относятся, как к недавнему явлению, как к побочному результату быстрого роста населения после развития гидроэнергетического потенциала региона. Рост населения Северо-Запада и его способность уничтожить среду обитания с помощью современных технологий, конечно, представляют серьезную угрозу тому, что осталось от экосистемы лосося. Но ещё до 1930-ых годов меньшее население, используя меньше технологий, но при слабом законодательном ограничении, произвело массовые перемены в среде обитания лосося. Эти изменения были начаты первыми людьми, прибывшими на Северо-Запад в поисках меха.

Торговля мехом

Сухопутные торговцы мехом и охотники следовали по пятам за первыми исследователями тихоокеанского Северо-Запада. К 1824 году, когда Гудзонская Компания переместила свой штаб из форта Джордж (Астория) к форту Ванкувер, стоявшему у слияния Колумбии и Виламетте, промышленность меха твердо обосновалась на тихоокеанском Северо-Западе. Торговцы компании строили заставы по всему бассейну Колумбии, и охотники очень скоро извели бобров.⁸

Исчезновение этих животных, особенно в бассейне Колумбии, было результатом политики выжженной земли, которую проводила Гудзонская Компания. Бобра намеренно истребляли во многих частях бассейна реки, поскольку владельцы компании полагали, что Соединенные Штаты будут, в конечном счете, управлять тихоокеанским Северо-Западом, особенно к югу от Колумбии. Гудзонская Компания не видела никакого смысла в том, чтобы оставлять хоть какие-то ценные ресурсы своим американским конкурентам. Работник компании Джордж Симпсон изложил её политику так: «Первый шаг, который американское правительство сделает в направлении колонизации - торговля с индейцами, а если страна бедна мехом животных, у них не будет никакого стимула идти туда. Поэтому мы просим использовать все методы, чтобы искать и вылавливать(бобра) во всех уголках страны».⁹ И они делали это. За пятнадцать лет торговля мехом бобра промчалась весь путь: от открытия ресурса, богатой его добычи, до истощения и местами - исчезновения.

Отчеты Гудзонской Компании из округа Колвилл демонстрируют результаты этой политики. С 1826 по 1834 годы охотники района ловили в среднем 3 тысячи бобров за год, но к 1850 году, после пятнадцати лет устойчивого спада, ловцы смогли добыть только 438 шкурок.¹⁰ К 1843 году центр мехового промысла переместился на север, на остров Ванкувер.¹¹

Даже после того, как Англия и США уладили пограничный спор, подписав в 1846 году соглашение, американцы продолжали интенсивную охоту на бобра. К 1900 году его почти истребили не только на Северо-Западе, но и по всей Северной Америке.¹² Разрушение среды обитания лосося в реках тихоокеанского Северо-Запада началось с почти полного уничтожения бобра во второй половине девятнадцатого столетия.¹³

Бобры - природные речные инженеры, однако, в отличие от Инженерного Корпуса армии США, они жили бок о бок с лососем в Северо-Западных водоразделах тысячи лет, развивая механизмы, позволявшие им сосуществовать. Фактически, действия бобра меняли экологию рек таким образом, что увеличивали среду обитания лосося. Бобровые плотины создают водоемы, которые хранят осадок, органический материал и питательные вещества, медленно выпуская их в поток. Они уменьшают флуктуации водного потока, увеличивают растворение кислорода в вытекающих водах, создают заболоченные земли, и изменяют прибрежную зону. Всё это стабилизирует экосистему и смягчает воздействие таких природных катаклизмов, как наводнения и засухи.¹⁴ Обширная деятельность бобра в водоразделе стабилизирует среду обитания лосося и сглаживает колебания его численности. В бесплодных регионах вода и заболоченные земли, сохраненные действиями бобра, были особенно важны для лосося.¹⁵

Исчезновение бобров в 1830-ых произошло за 100 лет до первых глубоких исследований и изучения среды обитания лосося. Бобровые плотины и их благотворное влияние не исчезли сразу, как только бобры были выловлены, но к тому времени, как биологи начали свои исследования, осталось мало свидетельств существования плотин и их влияния. На протяжении столетия после того, как Гудзонская Компания истребила бобра, на реки Северо-Запада нападали шахтеры, скотоводы, земледельцы и лесозаготовители. Их действия продолжали ухудшать качество окружающей среды. В разгар этого штурма, до появления действенного защитного законодательства, дом лосося очень нуждался в стабилизационном эффекте, который бобры когда-то принесли в экосистемы рек Северо-Запада.

Река Джон-Дей течет через пустынное плато штата Орегон. Это - одна из немногих крупных рек без больших плотин и рыбоводных заводов. Несмотря на то, что она течет через суровую пустыню, она содержит пять из двадцати трех самых здоровых стад лосося и стилхеда в штате Орегон.¹⁶ Многие полагают, что относительно здоровым лососем Джон-Дей обязана работе биолога Эррол Клэр.

Клэр начал свою карьеру как управляющий лососем на Джон-Дей в 1959 году, и в течение следующих четырех десятилетий он сосредоточился на защите среды обитания и выращивании дикого лосося без помощи рыбоводов. Когда я спросил Клэр о важности бобра для лосося в Джон-Дей, я обнаружил, что он не только бился в ежедневных сражениях за среду обитания лосося, но и глубоко изучал экологическую историю водораздела. Он рассказывал мне, что прибрежные области его реки когда-то представляли собой обширные заросли тополей и ивняка - пищи бобров, которые были почти уничтожены выпасами рогатого скота. «Коровы и бобры не совместимы» - сказал он, чтобы подчеркнуть свою мысль. Он описывал плотины бобра в 100- 200 футов длиной, который пересекали поймы по главным притокам. Остатки этих плотин, многим из которых уже более лет 100, всё ещё можно отыскать. Бобры пустыни, которые строили эти плотины, были большими, весом до 100 фунтов и достигали пяти футов в длину.¹⁷

Клэр верит, что бобры были чрезвычайно важной частью экосистемы лосося. В суровой окружающей среде пустыни водоемы бобра и прибрежная растительность обеспечивали сохранение среды обитания, особенно во время летнего спада воды. Бобровые запруды сегодня служат важными областями роста молоди стилхеда, а взрослый стилхед использует их, как среду обитания перед нерестом. Особенно они важны, как области роста. Клэр утверждает, что любая попытка восстановить здоровье экосистемы Джон-Дей должна включать и возвращение речных инженеров.¹⁸

Бобры создавали среду обитания лосося и к западу от Каскадных гор. Исследования биологов в штате Орегон недавно документально подтвердили пользу водоемов бобра для мальков кижуча в реках побережья. Небольшие водоемы – наиболее благоприятная среда обитания мальков кижуча летом, но с началом зимних, обильных потоков мальки резко меняют свои предпочтения на запруды бобров или тихую воду боковых рукавов. Запруды когда-то были в избытке, но теперь они составляют менее 9-ти процентов среды обитания лосося в этих реках. Недостаток защищенной, тихой воды, которую когда-то обеспечивали эти водоемы во время сильных зимних течений - теперь самое узкое место в зимнем выживании малька кижуча в реках побережья.¹⁹

Горная промышленность

19 января 1848 Джеймс В. Маршалл обнаружил в мельничном лотке Джона Суттера золото. Это событие вызвало Золотую Лихорадку, которая, в конечном счете, имела серьезные последствия для тихоокеанского лосося. Совками, землечерпалками и брандспойтами золотоискатели сорок девятых годов вывернули водораздел реки Сакраменто наизнанку. Они смывали в реку целые горы, душа лосося в верхней части речного бассейна булыжником и илом. Интенсивная добыча золота, как и охота на бобра, длилась недолго, но азартный поиск золота настолько изуродовал среду обитания лосося, что шрамы, оставшиеся после него, видны на многих реках и по сей день. Глядя на реки со своей узко-экономической точки зрения, мало думая о лососе, горняки методично перепахивали реки и смежный ландшафт. Разрушение шло беспрепятственно до тех пор, пока осадок, уносимый течением, не начал снижать урожайность ферм на центральных равнинах Калифорнии. В 1884 году Девятый Окружной апелляционный суд наконец издал судебный запрет и запретил методы горной промышленности, сокращавшие прибыль сельского хозяйства. Но к тому времени лосося в реках Сан-Хоакин, Туолумне и Станиславс уже не было.²⁰

Первая волна золотоискателей быстро обработала русла рек и собрала россыпное золото. Затем, чтобы добыть золото, скрытое в породе, горняки обратились к гидравлическим методам добычи. Используя водяные брандспойты, они буквально дробили целые склоны и вымывали их в притоки Сакраменто. Вода реки несла землю, та забивала жабры лосося и плотно укрывала речное дно, душа икру и водяных насекомых, таких как мухи-однодневки и веснянки - основной пищи мальков. В реки было вымыто столько гравия и грязи, что к 1884 году глубина Сакраменто в месте её слияния с Физер уменьшилась на двадцать футов.²¹ Согласно данным Калифорнийского Отдела Рыбы и Дичи, горная промышленность явилась одной из главных причин уменьшения лосося в Сакраменто.²² Ущерб среде обитания лосося не ограничился только этой рекой, подобные повреждения перенесли и реки северной Калифорнии, такие, как Тринити и Кламат.²³

Переход к более капиталоёмким методам гидравлической добычи золота побудил многих независимых золотоискателей оставить Калифорнию. Они переместились на север, где желтый металл был найден в реке Рог на юге штата Орегон в 1852, и в Джон-Дей в 1862 году.²⁴ Удары по рекам также были нанесены в штатах Айдахо, Вашингтон и Британская Колумбия. После первого натиска искателей-одиночек шли горнодобывающие компании, использующие более разрушительные технологии, вроде гидравлики и землечерпания. Они занимали эти места и продолжали работу ещё десятилетия. На Роге горняки работали, используя гидравлическое оборудование и землечерпалки до начала двадцатого столетия.

В период пика их деятельности вода в Роге и двух её основных притоках, Иллинойсе и Апплегате была кирпично-красного цвета от обилия ила. Среда обитания лосося была испорчена и его количество сократилось.²⁵ В 1888 году Правление Специальных уполномоченных рыбной промышленности штата Орегон сетовало на то, что стада лосося, заходящие в Джон-Дей, серьёзно истощены. Причиной считали то, что река была «почти полностью подчинена интересам горной промышленности и земледелия», и это очень загрязняло воду.²⁶ Управляющие также отметили, что из-за горнодобывающей промышленности тяжелая ситуация сложилась и на других реках, таких как Гранде-Ронде.²⁷

Драги золотодобытчиков физически пожирали целые реки, выбрасывая гравий из русла на берега, туда, где он во многих местах лежит и сегодня. Некоторые из механизмов были огромны. Драга, что работала на Джон-Дей, была 100 футов длиной и три этажа высотой. Она выполняла функции землечерпалки и золотого прииска, и могла расширять небольшие реки, непрерывно роя канал, достаточно большой, чтобы плыть в нём. Горнорудная компания строила её около реки, вырыв для этого водоем, достаточно большой, чтобы та могла плыть. Потом драга начала уничтожать русло реки и направлять гравий через водоводы, вымывая из него в небольших количествах золото. Землечерпалка прорыла себе путь через речной канал, и прорезала новые каналы через приречные луга. В трудные времена владельцы ранчо продали права на золото, находящееся в залежах гравия под их лугами. Когда драга закончила работу, остались только бесплодные груды гравия. Растительный слой почвы был уничтожен навсегда.²⁸ Эффект воздействия на среду обитания лосося был катастрофический. Драги проглотили сложную физическую и биологическую структуру потока и выплюнули груды гравия. Они изменили даже сами курсы рек, потому что «куда шла драга, туда следовала река», по словам одной статьи, описывающей её работу.²⁹ Но то, что драга оставляла за собой, было лишь гротескным изображением живой реки - уродливые груды гравия и простые каналы, в которых текла вода. Сохранялись немногие экологические связи, когда-то сделавшие её живой экосистемой.

Следы работы драг видны и по сей день. Например, ручей Булл-Ран в Голубых горах штата Орегон был когда-то центром быстро развивающегося района золотодобычи. Чавыча, прокладывающая себе путь к этому малому притоку реки Джон-Дей, должна подняться почти на 5 тысяч футов выше уровня океана. В нижнем течении Булл-Ран извивается по красивым лугам, но в верхней своей части внезапно становится прямым искусственным каналом. Весь его гравий выброшен в высокие груды по берегам. Мало лосося в этой части ручья. Он - бесплодное и неприветливое напоминание о наследстве, которое мы получили от целеустремленного преследования богатства. Ручей мог предложить человеку больше, чем немногие золотые самородки, найденные там 100 лет назад: Он мог вырастить в своих водах лосося. Он мог поить траву на лугах, где выпасают скот. Он мог лить свою чистую, прохладную воду в Джон-Дей. Он мог дать мужчинам и женщинам городов ощущение мира и спокойствия. Теперь он - лишь напоминание об уроках, которые мы должны выучить.

Вырубка леса

В ноябре 1852 года Джеймс Г. Сван плыл на север на бриге “Ориентал” из Сан-Франциско в бухту Шаул Уотер на Вашингтонском побережье. В одну из ночей во время путешествия небольшое судно попало в непогоду. На следующее утро, проснувшись в тридцати милях от устья Колумбии, Сван увидел странную картину. «Река Колумбия, из которой вытекал огромный объем воды, - написал он в дневнике, - несла в своём потоке великое множество дрейфующих бревен, досок, щепы и опилок, которыми была закрыта вся вода вокруг нас».³⁰ То, что Сван увидел в тридцати милях от побережья штатов Орегон и Вашингтон, было подобно верхушке айсберга признаком чего-то намного большего, скрытого от взора. Источник опилок, закрывших море, лежал глубоко в зеленых прибрежных холмах и речных долинах. Если даже один единственный шторм смог заполнить поверхность океана опилками на расстоянии тридцати миль от берега, маленькие потоки, где эта грязь производилась, должно быть, были закрыты душащим слоем этих отходов производства. Действительно, деревоперерабатывающие заводы выбрасывали опилки тоннами в реки и ручьи по всему Северо-Западу. Зимние шторма, в конечном счете, смывали отходы в море, но не раньше, чем душили миллионы отложенных икринок и мили среды обитания мальков.

Первые деревоперерабатывающие заводы на Северо-Западе были небольшими и в работе использовали энергию падающей воды. Располагались они на реках, используя их в качестве источников энергии. Превращая гигантские ели Дугласа в кубометры древесины, заводы производили огромные груды опилок и других отходов. Некоторые из них сжигали отходы, но большинство использовало близлежащие потоки, чтобы убрать опилки с глаз долой. Когда обильные осенние и зимние дожди заливали Северо-Запад, потоки поднимались и смывали отходы заводов вниз - в большие реки, и, в конечном счете, к морю. Опилки закрывали речное дно, душа отложенную икру лосося и убивая природные пищевые цепочки. Когда отходы начинали гнить, они забирали из воды кислород. Кроме того, опилки, рассеянные в потоке, могли забивать жабры юного и взрослого лосося. В своём первом ежегодном сообщении специальный уполномоченный по рыбному хозяйству штата Вашингтон Джеймс Кроуфорд описал убийственное воздействие опилок на рыбу: «В одно из моих посещений Чинук Бич этим летом я видел прекрасного лосося весом около 25 - 30 фунтов, задыхающимся на берегу; исследовав его жабры, я обнаружил, что они забиты опилками, и раздражение, произведенное чужеродным веществом, вызвало гноящуюся рану, которая разъела большую часть жабр».³¹

В конечном счете, многочисленные свидетельства губительного действия опилок на лососёвые реки побудили законодательные органы к действию. В 1876 году законодатели Вашингтонской территории утвердили устав, запрещающий сброс отходов деревообработки в реки и ручьи.³² Законодатели Орегона издали подобный закон в 1878 году.³³ Но эти указы, как и ранее предпринимавшиеся попытки защиты лосося и его среды обитания, исполнялись от случая случаю или вовсе никак. Лесопилки продолжали сбрасывать отходы в реки в течении ещё пятидесяти лет.

Менеджеры лосося не могли провести в жизнь законы, защищающие среду обитания лосося по многим причинам. Законодательные органы слали противоречивые директивы. Они издавали законы, но во многих случаях не могли обеспечить их финансирование. Политическая амбивалентность, вероятно, была порождением конфликта. Противоречия между осознанной необходимостью защитить среду обитания и тем гарантировать работу лососёвой рыбопромышленности, и господством рыночных отношений в отраслях промышленности, использующих другие ресурсы. Законодательные органы отказывались ограничивать лесоперерабатывающую промышленность, даже понимая, что методы её негативно сказываются на рыбной индустрии. В те дни, когда Джеймс Сван плыл по покрытому опилками морю, Северо-Запад находился на вершине бума деревообрабатывающей промышленности, поощряемой демографическим взрывом в Калифорнии после открытия золота в Суттер Милл. В 1848 году около двадцати двух заводов работали на западе штата Орегон и Вашингтоне, а к 1851 число заводов только в штате Орегон превысило сотню.³⁴ Растущее число заводов нуждалось в устойчивых поставках леса, а это было нелегкой задачей, даже в областях, покрытых густыми лесами. Лошади и волы не могли перевезти достаточное количество леса по плохим дорогам или бездорожью. Когда вырубка отодвигалась от заводов, владельцы заводов и лесорубы решали проблему с транспортом так же, как и проблему опилок. Для доставки бревен к заводам они использовали реки.

Чтобы не тащить огромные бревна от места вырубки к ближайшей точке на реке, подходящей для транспортировки, сначала вырубали деревья по берегам рек. К примеру, к 1881 году лесорубы вырубили полосу шириной в полторы мили по берегам Вашингтонс Худ Кэнел.³⁵

От 3 до 5 тысяч лет прибрежные реки текли через древние рощи западного красного кедра, ели Дугласа, западной тсуги и ели Ситка. Своими массивными корневыми структурами эти гиганты защищали берега рек от эрозии. Леса смягчали действие таких природных бедствий, как засуха, наводнения и даже пожары. Деревья затеняли потоки, храня их прохладу. Стволы, падая, перекрывали реки, создавали каналы, в которых собирался гравий, необходимый для нереста и водоемы, в которых росли мальки лосося. Большие приречные кедры, ели, и тсуга играли важнейшую роль в стабилизации среды обитания лосося. Именно они были вырублены в первую очередь.

Срубая большие деревья, лесорубы буксировали бревна к реке и складывали их на берегу. Там они лежали все лето, покуда осенние дожди и паводки, наконец, не смывали их вниз по течению - к заводу. К концу 1880-ых для транспортировки использовали любую реку, по которой могло проплыть бревно.³⁶ Уровень рек Северо-Запада сезонно меняется, и заводы часто оставались без устойчивой поставки древесины, особенно во время сухих летних месяцев, когда воды было особенно мало.

Сплавные плотины позволили преодолеть проблему сезонных перепадов уровня воды. Лесоруб Алекс Пойзон построил первую такую плотину в Пасифик Коунти, штат Вашингтон, в 1881 году, а Чарльз Грэнхолм - первую в штате Орегон на северной вилке реки Кус в 1884.³⁷ Эти бревенчатые конструкции перекрывали течение реки и создавали большие запруды. Пока плотина поддерживала уровень воды, бревна сплавлялись от места вырубки и попадали в растущий бассейн. В соответствующее время ворота водовода открывались, быстро выпуская бревна и воду вниз по течению. Такой «выплеск» плотины мог происходить один раз в неделю, а мог и каждый день. Всё зависело от полноводности реки и темпов работы лесорубов. Смываемые бревна частенько застревали в русле и сбивались в массивный залом, который мог тянуться вверх по течению на милю. Чтобы разбить заломы, обычно использовался динамит. На реке Хамртулипс на юго-западе штата Вашингтон на это уходило ежедневно пять коробок динамита.³⁸

Резкая смена силы тока воды, «поток» бревен и вольное использование динамита убивало и калечило огромное количество рыбы, разрушало среду её обитания.³⁹ На те семьдесят лет, что лесорубы использовали сплав и плотины, реки стали опасным местом для лосося. Гигантские бревна - каждое весило много тонн - волочились по дну реки, сокрушая и сметая все на своем пути, отрывая большие куски земли от берегов, и окрашивая реку в шоколадно-коричневый цвет. Убежищ для лосося почти не оставалось.

Каждый выплеск бревен и воды оставлял за собой опустошенную реку. Всё меньше и меньше оставалось условий, необходимых лососю в его среде обитания. Потайные места под нависающими берегами исчезли, гравий для нереста исчез. Осталась лишь опасность быть убитым следующей партией бревен через несколько часов или дней. Сплавные плотины сделали особенно опасной жизнь чавычи, потому что она нерестится и подрастает в основном русле - прямо на пути движущихся бревен. Старые леса когда-то затеняли реки и хранили их прохладу, защищали берега потока от эрозии и давали питательные вещества водным пищевым цепочкам. Упавшие деревья корневыми комлями создавали водоемы, в которых рос молодой лосось. Теперь бревна этих лесов убивали реки и лосося. Сотни сплавных плотин использовались по всей сети рек побережья штатов Орегон и Вашингтон, и на внутренних реках таких, как Джон-Дей, Минам и Гранде-Ронде на северо-востоке штата Орегон.⁴⁰ К 1900 году разрушенная среда обитания ограничила воспроизводство и значительно сократила численность чавычи в прибрежных водах Орегона.⁴¹

Сплавные плотины и простой сплав леса становились всё более и более спорными средствами по мере того, как все больше людей расселялось вдоль рек. Периодические потоки воды и бревен не только ухудшали среду обитания лосося. Они разрушали доки и препятствовали речным перевозкам - главному средству передвижения и связи первых поселенцев на реках побережья. Сталкиваясь с растущей критикой, лесопромышленные компании, чтобы сохранить свой контроль над использованием рек, делали упор на экономические аргументы. Дешевле использовать реки, чтобы транспортировать бревна, заявляли они, а владельцам заводов на реках побережья это было необходимо, чтобы сохранить конкурентоспособность с большими заводами, работающими на Пьюджет-Саунд.⁴² Этот аргумент действовал в течение семидесяти лет. Лесопромышленники получали экономическую выгоду, используя сплавные плотины. Эту прибыль с лихвой оплатил лосось и семьи рыбаков, жизнь которых от него зависела. Сплавные плотины в реках побережья действовали до 1959 года, а последний сплав леса имел место в 1970 на реке Клеаруотер штата Айдахо.

Кроме физических повреждений, сплавные плотины оставили рекам другое негативное наследство, которое сказывалось десятилетия после запрета сплавов. Они помогли сформироваться ошибочному представлению о здоровых реках. До прибытия белых пионеров реки побережья Орегона, Вашингтона и Пьюджет-Саунд представляли собой путаницу бревен, бобровых плотин, боковых проток и заболоченных земель. Такое состояние рек обеспечивало благоприятную среду обитания для молодого лосося.⁴³ Чтобы использовать реки как «шоссе» для перевозки леса на заводы, лесорубы очищали русла рек от этих преград. Они взрывали большие камни, освобождая каналы, они очищали течение от естественных пробок. Боковые протоки, которые необходимы для зимовки лосося, блокировались, чтобы удержать бревна в основном русле реки.

В результате, люди стали считать очищенные реки без больших древесных дебрей, бобровых плотин и боковых проток стандартом экономически здоровой реки. Это видение заразило даже мышление биологов рыбы, в ущерб среде обитания лосося. Например, в 1953 Роберт Шоеттлер, директор Вашингтонского Отдела Рыбной промышленности, приравнивал реки к шоссе: «Так же, как автомобили нуждаются в гладких дорогах, чтобы ездить, - писал он, - рыба нуждается в чистых, свободных реках и ручьях».⁴⁴ В некоторых случаях, особенно с 1930-ых по 1950-ые, завалы из брёвен блокировали перемещение лосося, и их необходимо было удалять. Но «чистое шоссе» в качестве руководящего видения, заставляло агентства управления быть излишне фанатичными в освобождении рек от древесины. В 1950-ые и 1960-е годы было удалено столько древесных завалов, что речная среда обитания лосося фактически деградировала.⁴⁵

В конечном счете, после того, как ближайший к рекам лес был вырублен, работа переместилась в горы, но наносимый вред не уменьшился. Используя паровые лебёдки, лесорубы тянули бревна по крутым склонам к центральным пунктам трелевания и грузили их на платформы для транспортировки к заводам. Использовать эту новую технологию эффективно можно, если ровные склоны не имеют преград движению брёвен.⁴⁶ Позже, после того, как корни срубленных деревьев сгнивали и теряли способность удерживать почву, крутые склоны осыпались в потоки, заваливая русла отложениями и отходами лесозаготовок, создавая новые, но столь же смертельные проблемы для лосося. Рубка на крутых склонах и строительство дорог для лесозаготовки, в конечном счете, сменили сплавные плотины и сплав леса на месте главной причины разрушения среды обитания.

Первые лесорубы не владели технологиями, которые помогли бы уменьшить ущерб земле и рекам, да и не были особенно склонны к этому. В своём романе “Woodsmen of the West ”(«Лесоруб Запада»), Аллердейл Грейнгер подметил настрой, царивший в лесной промышленности на стыке 19 и 20 веков, когда «лесорубы выполняли отчаянную работу, борясь со временем, чтобы успеть поместить капитал в лес и продать его, пока цены были столь высоки». Немногие думали о будущем, за исключением тех, что мечтали о повышении цен на землю и богатстве, которое они приобретут. «Кто-то нашел бы это заслуживающим внимания, когда-нибудь, - писал Грейнгер, - покупать у [лесоруба] участки леса, береговые края которого он разрушил и оставил бурелом. Что касается него, то он собирался рубить свой лес так, как ему это нравится. Оно того стоило».⁴⁷ Этот дух эксплуатации для личной выгоды сохранился, даже, несмотря на то, что последствия беспечной заготовки леса стали очевидными.

Когда пионеры рубили лес для строительства или расчищали места для садов, потеря деревьев в необъятных лесах Северо-Запада проходила незамеченной. Экосистемы сохранили свою естественную устойчивость и производительность после тех первых нашествий. Но вскоре экономика пропитания уступила место рыночной экономике, и деревья начали падать в головокружительном темпе, стремясь насытить лесом отдаленные рынки. Задолго до начала двадцатого столетия методы добычи леса, увеличившие прибыли лесоперерабатывающей промышленности, обернулись экономическими потерями, которые понесли рыбаки и индейцы. Вопросом десятилетий было разрушение этими методами естественной экономики лесных водоразделов, которая развивалась 4-5 тысяч лет. Лосось всё ещё оплачивает цену за экономическую эффективность таких методов лесной промышленности, как сплавные плотины, сплав леса и сплошная вырубка.

Лесная промышленность, как один из Богов Вчерашнего Дня, использовала свою власть, чтобы утвердить господство индустриальной экономики над естественной и пожать быструю прибыль за счет долгосрочной производительности экосистем приречной зоны. Она защищала разрушение природы, говоря, что это - экономическая необходимость - необходимость индустриальной экономики. Как следствие, многие реки были забиты до краев бревнами прежде, чем появились законы о защите леса в штатах Орегон (1971) и Вашингтон (1976).⁴⁸ Эти попытки защитить среду обитания реки были серьёзным прогрессом, но они не выполнили свою цель. Например, в 1986 году специальная комиссия законодательного органа штата Орегон заключила, что «текущее выполнение закона о лесе в недостаточной степени защищает прибрежную рыбу и среду обитания живой природы».⁴⁹

Сегодня, после того, как человечество уже сто лет терпит провалы в поиске баланса между естественной и индустриальной экономиками, кижуч, чавыча и стилхед находятся на грани исчезновения. Издаются новые законы в их защиту, но их может понадобиться ещё больше, чтобы гарантировать восстановление. Тем временем, мешая достижению баланса в краю лесной промышленности, Боги Вчерашнего Дня используют в споре те же аргументы экономической целесообразности, которые они использовали полстолетия назад, чтобы продолжать использование разрушительных сплавных плотин.⁵⁰

Пастбища

Открытие золота и последовавшее за ним нашествие волн шахтеров и разведчиков, породили спрос на мясо, который был в значительной степени удовлетворен путём увеличения местных стад на всём Северо-Западе. Фермеры, не ушедшие в Калифорнию на поиски золота, обнаружили, что превращать траву в говядину столь же выгодно, как добывать золото. Даже после того, как волны золотоискателей достигли максимума, рост городского населения в быстро развивающихся областях востока Соединенных Штатов и Европы продолжал поддерживать высокий спрос на западную говядину.

Сначала разведение домашнего скота было сосредоточено во влажных западных долинах штатов Орегон и Вашингтон. В этих замкнутых областях последствия чрезмерного выпаса проявились