Экологические последствия перехода к рыночной экономике

В условиях глубокого экономического кризиса, который переживает Россия, вопросы охраны окружающей среды неизбежно отходят на второй план. По мере ухудшения финансового положения предприниматели и государственные органы все меньше внимания обращают на негативные для природы последствия хозяйственной деятельности. При рыночной системе, движущей силой которой является стремление к максимальному извлечению прибыли, свойственно пренебрегать проблемами защиты окружающей среды и сбережения природных ресурсов. Тем более если речь идет о «диком», не регулируемом со стороны государства спекулятивном рынке, который характерен для современной России.

Распространяются всевозможные хищнические методы эксплуатации недр, лесов, почв и вод, охоты, рыбной ловли, сбора дикорастущих. Вынужденная экономия средств приводит к существенным сокращениям и свертыванию природоохранных учреждений и научных исследований в этой области. Многократное увеличение численности государственных и ведомственных экологических служб, произошедшее за последнее пятилетие, появление многочисленных законодательных актов не снижают неопределенности в области распределения функций, прав, обязанностей и ответственности в природоохранном деле.

Введение комплекса новых экономических рычагов (лицензирование вывоза сырьевых товаров на зарубежный рынок, плата за использование природных. ресурсов, стимулирование экологически грамотной хозяйственной деятельности и т. п.) оказывается малоэффективным и сопровождается увеличением масштабов вывоза невозобновляемых, в том числе стратегических, ресурсов, продаваемых по демпинговым ценам с прямым ущербом для национальных интересов. Для понимания причин подобных противоречий, тем более путей позитивного их разрешения, необходимо знать, каким именно группам данная ситуация выгодна, а какие группы населения несут в этой ситуации материальный и моральный урон, какие группы одобряют и поддерживают существующее положение вещей вопреки своим коренным интересам и в силу каких именно социально-экономических и политических причин.

Сложившийся за годы реформ класс российской буржуазии возник на основе не созидания, а разрушения промышленности, присвоения общественного богатства, на основе беспрецедентного ограбления основной массы населения путем обесценивания личных сбережений, равных по объему почти годовому бюджету государства, путем так называемой «ваучеризации», в результате которой общенародное достояние было превращено в собственность небольшой группы населения. В основе дальнейшего обогащения «новорусской» буржуазии лежит не развитие отечественного производства, а дешевая распродажа национальных богатств, прежде всего — не­возобновляемых природных ресурсов. В итоге реформ уровень материального положения поднялся примерно у 10% россиян, у 20% остался прежним, но для подавляющего большинства упал в несколько раз, причем 30-40% оказались за гранью нищеты, а 10-15% стали нищими в прямом смысле.

Причем три верхних процента имели в 1995 г. ежемесячный доход более 60 млн. руб. на одного члена семьи, а самые верхние 0,03% — около 270 млн. руб., превосходя своим личным состоянием крупнейших миллиардеров мира. Особенность их капиталов — непроизводительный характер, направленность на личное сверхпотребление и хранение средств в иностранных банках. По оценкам специалистов, «новые русские» уже к 1995 году вывезли за границу от 300 до 600 млрд. долларов, тем самым обескровливая отечественную и подпитывая зарубежную экономику. В этих условиях отрицать объективные, очень серьезные и быстро обостряющиеся противоречия между социальными слоями (точнее, между классами), объявляя их «мнимыми», как это делают некоторые ученые, — значит грешить против истины.

Паразитический характер российского капитала породил огромные паразитарные слои нашего общества: маклеров, брокеров и «риэлтеров», рекетиров, киллеров; охраной «новых русских» занято 800 тыс. здоровых мужчин, прекрасно вооруженных, «зарабатывающих» во много раз больше шахтера, учителя или врача. До 1985 г. разрыв между 10% наиболее обеспеченными и 10% наименее обеспеченными был трехкратным, в 1990 г. — пятикратным, в 1995 г., по оценкам независимых экспертов, увеличился в начале 1996 г. — в 65 раз. Между тем, как утверждают зарубежные социологи, уже 12-кратная разница — предел, за которым велика вероятность социальных взрывов.

Социальный паразитизм в современной России принимает самые различные формы и проявления, поражая и разлагая целые ведомства, государственные структуры, часто вопреки воле занятых там честных и добросовестных людей. Сферы банковских, торговых, юридических и охранных услуг исторически необходимы и общественно полезны. Однако когда они приобретают гипертрофированные масштабы, то проявляют тенденцию превращаться в паразитические структуры, налагающие огромную дополнительную «дань» на общество и заставляющие большинство населения в несколько раз переплачивать за товары и услуги. Так, к 1998 г. только в оптовой торговле действовало 230 тыс. предприятий, тогда как до начала реформ число их составляло всего тысячу, при вдвое большем объеме товарооборота. Общее же количество занятых торговлей (с учетом торгующих в ларьках и просто на улицах) возросло в десятки раз, при этом совокупный объем поступающих на внутренний рынок ценностей сократился, как минимум, вдвое. Исключительная «выгодность» торговли в современной России связана со слабым налогообложением. Давая 20% валового национального продукта, она приносит в бюджет лишь 2% доходов [I].

Многое скрывается от взоров управленцев и исследователей под предлогом «коммерческой тайны», за которой часто таятся мелкие, крупные и сверхкрупные уголовно наказуемые деяния. В последние годы резко возросли масштабы и активность мафиозных групп (на основе «делового сотрудничества» уголовников, предпринимателей и государственных чиновников), наживающих колоссальные состояния в первую очередь за счет разрушения окружающей среды и вывоза сырьевых ресурсов за границу.

Наемные работники сырьевых отраслей, особенно экспортируемых сырье частных фирм, становятся непосредственными соучастниками уничтожения природных ресурсов своей страны. То же самое относится и к многочисленным представителям государственной власти, выдающим лицензии (разрешения на добычу сырья, вывоз товаров за рубеж), охраняющим природу и ее ресурсы. Причем представители низовых звеньев этих органов — лесники, инспектора рыбнадзора, служащие особо охраняемых зон и источников сырья, имеющие нищенскую зарплату, к тому же месяцами не выплачиваемую, оказываются экономически (а нередко и под угрозой насилия) вынужденными идти на сделки с дельцами подпольного бизнеса.

Если в 80-х годах дельцы теневой экономики на подкуп чиновников тратили, по расчетам аналитического центра РАН, 35% похищенного, то теперь — до 50% и более. В условиях нестабильности переходного периода, считает академик В. Макаров, практически все чиновники берут взятки, если слово «взятка» понимать в широком смысле, т. е. учитывать «тонкие», скрытые формы мздоимства. Доля нелегальной экономики в России, по его оценкам, составляла от 40% до 65% (для сравнения заметим: в Италии — стране «классической» мафии — только 30%, в США — s-20%, в Японии — 4%) [2].

Логично полагать, что доля ее участия в происходящих на территории нашей страны природоразрушительных процессах еще больше или, по крайней мере, не меньше. Любые (даже самые безукоризненные и детально разработанные) юридические природоохранительные меры будут неэффективны, если половина хозяйственной системы ч даже более) фактически не является подконтрольной правовым установлениям. Очевидно также, что люди, занятые производственно-коммерческой деятельностью в так называемой «нерегулярной экономике», более всего склонны к хищническому отношению к природным ресурсам, и, следовательно, превращение «теневой» экономики в главный природоразрушительный фактор представляет собой характерную черту современного этапа экологического кризиса в России.

При фактически действующей в России модели хозяйства применение экономических рычагов природопользования, которые оправдывают себя в развитых странах, почти полностью исключено. Любые экономические санкции, налагаемые государством на предпринимателей в экологических целях, в данных условиях будут либо игнорироваться, либо обходиться путем подкупа должностных лиц, либо просто перекладываться на основную массу потребителей за счет роста цен. Причем не только «теневая», но и официальная экономика становится все более природоразрушительной, поскольку субъекты рынка могут процветать даже на фоне деградирующей окружающей среды, перемещая свою инвестиционную деятельность на другие территории [З].

Профессор К. К. Вальтух произвел расчеты, результаты которых имеют фундаментальное значение для понимания антиэкологической основы социально-экономического паразитизма в современной России. Оказывается, с 1993 г. население нашей страны начало потреблять полезной стоимости больше, чем производить. Иначе говоря, прибавочная стоимость не только отсутствует, но и стала величиной отрицательной, причем эта тенденция усиливается. В 1995 г. конечное потребление уже на 35% превышало стоимость, вновь созданную трудом, а к 2000 г. это превышение составило около 50%.

Между тем существование любого общества (не говоря уже о его устойчивом развитии) возможно лишь при условии превышения прибавочного продукта над потреблением. Капитализм же предполагает гораздо более быстрое, чем прежде, накопление производственного капитала, основанное на росте производительности общественного труда. В России же наблюдаются прямо противоположные, абсурдные в экономическом отношении процессы.

Превышение потребления над величиной стоимости вновь создаваемого трудом продукта достигается на 1/3 за счет недовозмещения стоимости израсходованных основных производственных фондов, иначе говоря, за счет ускоренного износа оборудования, а на 2/3 — за счет разграбления и «проедания» природных ресурсов. Оценка этой стоимости минимальна, так как в данных расчетах не учитываются потери, связанные с загрязнением окружающей среды, разрушением почв и т. п. [4]. Следовательно, можно считать доказанным, что вся современная российская экономика в целом носит паразитический, разрушительный по отношению к производительным силам и к природе характер.

Отсюда становится понятным, почему при более чем двукратном сокращении объемов производства в стране пока нет массового голода, а часть людей, особенно среди молодежи, стала ездить на «иномарках», покупать недвижимость, богато одеваться. Причем не только «новые русские», но и большинство населения в той или иной мере живет (или улучшает свое положение) за счет экспорта природных ресурсов, то есть прямо или косвенно участвует в проедании национальных богатств, часто даже не догадываясь об этом.

Нередко в научных дискуссиях и пропагандистских выступлениях «дикости» современного российского рынка противопоставляется «цивилизованный» рынок Запада в качестве идеальной социальной и экологической модели, на которую следует равняться всем прочим странам мира. Приводят в качестве примера аккуратность немцев, их хозяйское отношение к производственным и бытовым отходам, идеальную чистоту германских городов. Но мусора и грязи в метро и на улицах Нью-Йорка и многих других американских городов не меньше, а больше, чем в Москве или Барнауле. Дело, по-видимому, здесь не столько в социально-экономическом строе, сколько в традиционной культуре народа, обусловленной как географическими особенностями (просторы или теснота территорий, изобилие или дефицит природных ресурсов), так и спецификой исторического развития конкретных стран.

Самого пристального внимания заслуживает опыт очистки Великих озер, вод Рейна. Вместе с тем не следует закрывать глаза на узость рамок рыночных отношений для решения современных экологических проблем. Несмотря на впечатляющие результаты природоохранной деятельности в отдельных регионах, экологическая ситуация в мире в целом не улучшается, а ухудшается, и главная причина тому — корыстные интересы частных собственников.

Антиэкологическую сущность рыночной экономики можно обнаружить в таком обыденном явлении, как покупка товаров повседневного спроса. На Западе совокупные затраты на их упаковку примерно равны стоимости самих товаров. В советский период о культуре торговли в т. ч. и в оформлении товара, не приходилось и мечтать. У продавцов не оказывалось иногда даже самой простой оберточной бумаги. Томичи, например, рассказывали, что их первый руководитель однажды в подобной ситуации подставил под сахар свою шапку и с ней в руках пришел в кабинет директора магазина.

Теперь с тарой в магазинах проблем нет, но прежде, покупая бутылку молока, мы только один раз оплачивали ее стоимость, а посуду сдавали для многократного повторного использования (причем стеклянная бутылка стоила ориентировочно столько же, сколько налитое в нее молоко, что стимулировало покупателя сохранять ее).

Теперь такую посуду сдавать чаще всего некуда, а если ее и принимают, то по цене раз в 10 меньшей. Приобретая то же молоко, но в тетрапаке, мы вынуждены доплачивать примерно столько же и за тару при каждой такой покупке, а тарой засорять природу. Кому это нужно? Во-первых, предпринимателю, который делает бизнес на производстве тары, во-вторых, торговцу, зарабатывающему почти вдвое больше на каждом полулитре молока, чем при прежнем методе торговли. В какой-то мере это полезно и покупателю, поскольку освобождает его от забот, связанных со сдачей бутылок. Заметим, что заботы такого рода в последние годы горбачевской «перестройки» в торговой сети создавались мафией искусственно с целью извлечения «теневых» доходов. Между тем при правильной организации оборота стеклотары, как показывает элементарный расчет, фасовка молока в бутылках гораздо выгоднее и обществу, и каждому отдельному покупателю.

Это обстоятельство еще в начале 70-х гг. отмечал весьма далекий от идеологии член Верховного суда США У. Дуглас: «Производство бутылок одноразового потребления выгодно как для фабрикантов, так и для розничных торговцев. При этом на изготовление таких бутылок и банок расходуется соответственно в 3 и 2,7 раза больше электроэнергии, чем на производство тары многократного потребления». Он, ссылаясь на пример некоторых штатов, где продажа напитков в бутылках одноразового потребления была запрещена, считал, что основной тарой должна стать стеклянная бутылка, поскольку она может использоваться в среднем 14 раз под прохладительные напитки и до 20 раз — под пиво. Правда, при этом Дуглас замечал, что трудно даже представить, интересы скольких предпринимателей были бы задеты такой мерой, и, по-видимому, недооценивал силу противодействия, поскольку не только США, но и все страны мира на пороге третьего тысячелетия оказались еще дальше от реализации столь простых и полезных предложений.

На этом примере можно видеть и социально-психологические различия в подходах к вопросам эколого-экономической целесообразности, обусловленные объективными различиями классового положения людей. «Новорусский» спекулянт удорожания ежедневной покупки даже не заметит. Но миллионы граждан ради ежедневной покупки молока уже по этой причине, не говоря о других более значительных факторах, вынуждены ограничить себя в подписке на любимую газету или в покупке нужных книг, стоимость которых, как и лекарств, почему-то выросла, по сравнению с ростом цены на водку, например, в десятки раз.

На производство разовой тары затрачивается во много раз больше общественного труда, чем на тару многоразового использования, расходуются невозобновляемые ископаемые ресурсы, вырубаются леса. Вторично не используемыми бутылками замусориваются лес и пляжи даже в новосибирском Академгородке. Страшно подумать, к чему этот процесс может привести, если продлится еще лет пятнадцать-двадцать. Но, кстати сказать, молоко скисает в бумажных и полиэтиленовых пакетах скорее, чем в стеклянных бутылках.

Кому-то пример с бутылкой молока может показаться слишком мелким, однако он наглядно демонстрирует абсурдность современной российской экономики. В более узком технолого-экономическом смысле проблема совершенствования в России розничной торговли молочными продуктами, хлебом и другими товарами повседневного спроса связана с общей мировой проблемой производства, использования и утилизации тары, которая в экологическом, социально-экономическом отношениях еще не получила нигде удовлетворительного решения. Возможно, стоит вспомнить из советского опыта и бутылки многоразового использования и пошире использовать торговлю вроссыпь и разлив в тару покупателя. Не только гигиенические, но также экологические, и политэкономические соображения государственного порядка, учитывающие выгоду большинства, а не меньшинства граждан, должны при решении подобных вопросов иметь определяющее значение.

Пожалуй, более всего антиэкологичность рыночной экономики проявляется в том, что она ориентирована на неограниченный рост производства и потребления товаров безотносительно от их действительной полезности и необходимости. Культивируется принцип «используй и выбрось», который распространяется на все большее число товаров. Японцы, например, несмотря на свой рационализм, используют ежегодно 30 миллионов одноразовых фотоаппаратов, не говоря уже об одноразовых ручках для письма, а американцы — ежегодно 180 млрд. бритв и разовых (бумажных и пластиковых) тарелок и стаканов; этого количества достаточно, чтобы устроить шесть пикников для всего населения планеты, а ежегодно выбрасываемых ими банок из-под пива достаточно, чтобы построить 6 тысяч самолетов ДС-10. Большую часть одежды люди стали выбрасывать только потому, что она выходит из моды, быструю смену которой диктуют выпускающие ее фирмы, такой же принцип все более распространяется на мебель, автомобили и даже предметы духовной культуры. Потребление растет во многом благодаря трескучим рекламным кампаниям, порабощающим сознание, подсознание и психологию толпы, на проведение которых тратится огромная и все увеличивающаяся часть национального дохода. За двадцать лет жизни средний американец «потребляет» до ста тысяч рекламных клипов. По-видимому, его успешно догоняет теперь в этом и средний русский. «Потребление, — пишет известный итальянский журналист, — Я. Палкевич, — достигает порой верха абсурда. Когда на улицах западных городов видишь наряженных в норковые шубы собачек, понимаешь, какой глубокий кризис поразил моральные ценности буржуазного общества». Надо сказать, подчеркивает он, что многие люди близко к сердцу принимают судьбу Земли, беспокоятся за будущее собственных детей и внуков, но одного их желания изме­нить существующее положение недостаточно: необходимо, чтобы этого захотели по­литики, государственные деятели, представители крупной промышленности [5].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ханин Г. И. Блеск и нищета российской буржуазии // ЭКО 1998. № 11.

2. Наука в Сибири. 1994. № 4.

3. Марков Ю. Г. Социоэкосистемы как форма территориальной организации жизни // Гуманитарные науки в Сибири. 1996. № 1.

4. Вальтух К. К. Стратегия возрождения. Новосибирск, 1996. С. 46-47, 63.

5. Российская газета. 1994. 23 июля.