Дальнейшие перспективы

Для Анжеро-Судженска характерна атмосфера ожидания катаст­рофы. В таких условиях у людей формируется «катастро­фическое», «кризисное» сознание, когда от безысходности они пытаются решить все грубой физической силой. Причем, еще в 30-е гг. двадцатого века предсказывалась недолговечность существования Анжерских рудников, так что «кризисное» сознание населения города в целом имеет достаточно глубокие исторические корни. Поскольку работники находятся в «ожидании», психологически они не могут заставить себя предпринять что-то конструктивное, переломить ситуацию и начать действовать в поисках по­зитива.

Как среди рабочих, так и среди младшего шахтового надзора расп­ространено мнение о необходимости наведения порядка, расстрелов мафии и государственных чиновников. Для себя лично и для своего окру­жения многие допускают возможность грабежей (в том числе своего шахто­вого руководства, поездов на Транссибе!) и воровства. Вот короткие выдержки только из двух интервью с работниками шахт города:

1. Но, насчет психологии – продавать не могу, воровать смогу. Но воровать не у частников, а у государства – то, что осталось.

2. - Уволенному – куда пойти в городе?

- Куда... Воровать, грабить...

- - Кого? Такого же нищего, только с другой шахты?

- Почему, поезда можно грабить, у нас же Транссиб...

Стоит отметить, что приведенные высказывания принадлежат предста­вителям младшего надзора, нижнему звену руководителей.

Основываясь на сказанном, можно прогнозировать высокую вероят­ность вынужденных активных противозаконных действий людей, столкнув­шихся с реальной безработицей без возможности найти равноценное аль­тернативное рабочее место. Рост преступности, которая грозит перерасти в массовую, приведет к необходи­мости огромных затрат на содержание правоохранительных органов, нес­равнимых с нынешними дотациями угольной промышленности. Массовая без­работица в нынешних условиях – это массовая преступность и превращение малых шахтерских городов в максимально криминогенные районы. Поскольку государство не оставляет для рабочих никаких возможностей определить свои судьбы, доведенные до отчаяния шахтеры, стремясь к элементарному физическому выживанию, будут вынуждены идти на неправомерные действия.

Отсутствие конструктивных решений со стороны отраслевого и местного руководства приводит к деструктивным действиям со стороны ра­ботников предприятий, одним из которых явилось перекрытие Транссибирс­кой магистрали.

В этом отношении интересен еще один факт. Во время митинга у го­родского Дома советов толпа была готова откликнуться даже на бредовую, но свежую идею. Это предположение было высказано ведущими телепрограммы «Пульс» еще во время февраль­ской забастовки. Сейчас люди говорят о возможности в случае осложнений перекрыть или даже взорвать нефтепровод. Характерно, что в городе взрывы социального возмущения сопровождаются взрывами аммонита. По сообщению редактора шах­товой газеты «В бой за уголь», недавно два молодых человека погибли, пытаясь взорвать шикарный особняк, построенный в поселке обога­тительной фабрики. При наличии на шахтах участков буровзрывных работ доступ к взрыв­чатке не является особой проблемой, если шахтеров в очередной раз «припрут к стене».

Выводы

Забастовка на «Судженской» произошла на фоне высокой профсоюзной активности в общероссийском масштабе, вскоре после мартовской забастовки 1994 г. и незадолго до очень эффективной февральской забастовки 1995 г., но при этом ни один профсоюз не играл в этой забастовке сколько-нибудь значимой роли. Профком на шахте бездействовал. В своей борьбе работники «Судженской» не получили никакой поддержки от других угольных предприятий города. Несмотря на то, что шахтеры принимали участие в общероссийских акциях протеста, не было поддержки от вышестоящих профсоюзных структур. Это лишний раз подтверждало отсутствие солидарности и слабую координацию между профорганизациями, действующими на одной территории. Похоже, не было никакой связи между проблемами работников шахты и борьбой за зарплату, проводимую отраслевым профсоюзом. Бездействие профкома привело к созданию СТК, выполнявшего роль стачкома, что опять-таки подтверждает тезис о том, что альтернативные органы рабочего самоуправления появляются там, где недостаточно эффективно действуют существующие структуры. Отсутствие эффективных институтов трудовых отношений, через которые работники могли бы решать свои проблемы, привело их к более отчаянным и потенциально насильственным действиям. Отсутствие солидарной поддержки работникам со стороны профсоюзов привело, в конце концов, к обращению к авторитарным политическим деятелям и политическим силам. Но вовлечение силовых структур показывает, что существуют ограничения в средствах, которые государство может позволить использовать для достижения работниками своих целей.

Забастовка на шахте началась спонтанно, что характерно для российских предприятий. Высокий уровень самоорганизации работников на первой стадии конфликта, создание СТК, игравшего роль стачкома, решение следовать требованиям закона для достижения своих целей и прав – все это достаточно необычно для большинства акций протеста в России.

СТК сформулировал требования, обращенные к директору шахты. Директор создал примирительную комиссию. Деятельность обеих сторон проходила в рамках, очерченных законом о разрешении коллективных трудовых споров. Последующие события, которые вывели конфликт за рамки закона, показали, что каналы для выражения недовольства работников и разрешения их жалоб не работают. Эффективные институты трудовых отношений в ходе конфликта не возникли. Существовали юридические процедуры, но, следуя им, работники ничего не добились. Ни один из участников конфликта не обратился в суд. Ясно, что проблема выплаты зарплаты не могла быть разрешена таким образом окончательно, т.к. решение суда пришло бы на предприятие, но сам факт полного игнорирования суда как механизма разрешения конфликтов говорит об уровне правовой грамотности работников и о принятии практики разрешения конфликтов силовыми методами. В ходе забастовки произошло дополнение хозяйственно-экономических требований политическими (также было добавлено требования отставки директора шахты). Это, пожалуй, является характерной чертой для большинства конфликтов в России, начинающихся как трудовой спор и перерастающих в политический конфликт.

Политизация конфликта явилась фактором, ускорившим его разрешение. Включение представителя ЛДПР было первым примером участия политических сил в забастовках на угольных предприятиях и реального их влияния на ход трудового конфликта. Однако это влияние оказалось краткосрочным, и после окончания забастовки представитель политической организации выбыл из игры, т.к. он не был включен в трудовой процесс.

Поскольку шахта «Судженская» была в списке на закрытие, руководство не особенно обеспокоилось забастовкой. В определенном смысле это даже облегчало для него решение финансовых проблем: не было необходимости платить за время, в течение которого шахта не работала. Во время забастовки постоянно циркулировали слухи о возможном закрытии шахты, и рабочими было выдвинуто требование ее сохранения. После варварского закрытия в июле 1994 г. шахты «Черкасовская» («Прокопьевскуголь») шахтеры начали воспринимать угрозу закрытия более серьезно. Последующие события в Кузбассе показали, что очень часто забастовки подталкивают отраслевое руководство принимать решения о закрытии предприятий. Следствием стало то, что работники убыточных шахт стали бояться бастовать, и забастовка стала «привилегией» наиболее рентабельных угольных предприятий.

Хотя задержки по заработной плате достигли трех месяцев, отраслевые руководители не предвидели всплеска социального недовольства. Пример «Судженской» интересен и потому, что это одна из первых забастовок, связанных с невыплатой заработной платы. Большинство предшествовавших акций происходили по другим экономическим причинам, главными из которых были низкий уровень зарплаты или неденежные формы оплаты труда.

Решение перекрыть железную дорогу пришло после нескольких месяцев бесплодного противостояния. Во время забастовки созрела решимость рабочих к более радикальным действиям. Забастовка была организационным фактором, подготовившим работников к более радикальным акциям протеста, которые выходили за рамки, очерченные существующим законодательством. Забастовка на «Судженской» отличается своим радикализмом. Кроме того, это был первый серьезный случай, когда директорат столкнулся с тем, что традиционные методы управления в новых условиях создают тупиковые ситуации (например, начисление заведомо нереальной заработной платы, выплатить которую предприятие оказывается не в состоянии).

Традиционным советским способом разрешения трудового конфликта было увольнение директора. Индивид, который, в силу своего положения стал причиной раздражения работников, был устранен в процессе конфронтации. Таким индивидом мог стать рабочий-активист, который инициировал конфликт. В случае с «Судженской» такой подход иллюстрирует арест организаторов рабочей акции; хотя после допроса они были освобождены из-за страха местного руководства, что это может повлечь за собой дальнейшую вспышку протеста. Если «нарушитель порядка» из среды работников в силу поддержки его трудовым коллективом не может быть «устранен», наступает очередь руководителя, которого снимают с должности, как «не справившегося со своими обязанностями». В то же время сама система, которая воспроизводит конфликт и сталкивает людей, остается неизменной.

Представляет интерес и более активное вовлечение правоохранительных органов на поздней стадии конфликта. «Стражи закона и порядка» в виде милиции и ОМОНа всегда присутствовали на заднем плане действий, когда они выходили или грозили выйти, за рамки предприятия. Угроза применения властями силы всегда существовала; такие страхи были особенно сильны в ходе забастовки 1989 г., когда был очень сильным «советский синдром» и повсеместно обсуждались слухи о «приближении армейских подразделений» и «готовности спецподразделений». Однако власти никогда не переходили от угрозы к применению силы. Лидеры стачкома были арестованы не во время акции, а после нее, когда они разошлись по домам, что показывало продолжение использования сталинских методов наведения порядка, когда «врагов народа» брали по ночам. Хотя физическая сила во время их задержания применялась, в основном правоохранительные органы не выходили за рамки закона. В последующем изложении мы вернемся к вопросу о роли силовых структур в развитии трудовых конфликтов. Здесь же представляется важным подчеркнуть тот факт, что впервые после провозглашения гласности и перестройки эти структуры начали по настоящему вмешиваться в ход трудового конфликта.

[1] В совместной работе в ноябре 1994 г. принимали участие Петр Бизюков (директор Кемеровского филиала ИСИТО), Вероникой Бизюкова, Елена Варшавская, Инна Донова и Константин Бурнышев.

7. Трудовые конфликты в Кузбассе:

весна-лето 1997 г.[1]

После неудачной, с организационной точки зрения, февральской забастовки 1996 г. и быстро закончившейся забастовки в декабре 1996 г. Росуглепроф оказался не в состоянии добиться скоординированных действий профсоюза во всероссийском масштабе и ограничился выступлениями, носившими знаковый характер, а также лоббированием в коридорах власти. В то же время весной 1997 г. началось резкое усиление социальной напряженности в угольных регионах России. Особенно много информации о локальных забастовках касалось Кузнецкого бассейна. Недовольство курсом проводимых правительством реформ и результатами реструктуризации угольной промышленности выражалось повсеместно на городских митингах протеста, в которых все чаще стали раздаваться голоса коммунистов и их сторонников. Прошедшие в 1996 г. президентские выборы показали, что среди шахтеров гораздо меньше сторонников Бориса Ельцина, чем это себе представляли в Кремле; Кузбасс дал один из самых низких показателей голосования «за» Ельцина. Это стало поводом для обвинения угольщиков в сговоре с КПРФ, а в прессе все чаще стали появляться упоминания о «Красном Кузбассе».

В этой обстановке исследовательский интерес состоял в том, чтобы посредством «точечных замеров» в Кузбассе собрать информацию о происходящих процессах, господствующих среди работников настроениях и постараться дать объективную оценку состояния рабочего движения.

Для проведения исследований были выбраны четыре предприятия: шахта «Ягуновская» (АО «Северокузбассуголь», Кемерово), шахтоуправление «Физкультурник» (АО «Северокузбассуголь» Анжеро-Судженск), шахта «Центральная» (АО «Прокопьевскуголь», Прокопьевск) и шахта «Бирюлинская» (АО «Северокузбассуголь», Березовский). Основанием для выбора этих предприятий послужил анализ местной прессы, свидетельствующий о том, что на этих предприятиях протекает открытый и достаточно продолжительный конфликт и работники предпринимают (или заявляют о своей готовности начать) более радикальные действия для того, чтобы заставить работодателей удовлетворить свои требования.

Первый «замер» проходил во второй половине апреля 1997 г. Долги по зарплате продолжали накапливаться и достигли к марту 1997 г. 50 трлн руб., из них работникам бюджетного сектора – 9 трлн руб. Под руководством Федерации независимых профсоюзов России 27 марта прошла Всероссийская акция протеста под лозунгами «Зарплата! Занятость! Законность!» Накануне акции правительство «изыскало» и в срочном порядке перечислило в регионы 4 трлн руб. на погашение долгов по зарплате. Это в определенной степени подорвало дух единства, и не все из тех, кто планировал принять участие в акции, присоединились к ней. Тем не менее День единых коллективных действий получил широкий резонанс в России и за рубежом. Данные о количестве участников, полученные из разных источников, сильно отличаются. Профсоюзы говорят о 20 млн участвовавших в акции, 5 из которых в этот день выражали свой протест в форме забастовки. Министерство внутренних дел насчитало 1,8 млн человек. Госкомстат утверждает, на основании данных, поданных предприятиями, что бастовало 412,6 тыс. (АСТИ. 1997. № 13-14 С.1.). Наряду с ФНПР в совместной акции впервые участвовали альтернативные профсоюзные объединения: Всероссийская Конфедерация Труда (ВКТ) и Конфедерация Труда России (КТР). Несмотря на растущее недовольство курсом правительства и повсеместно звучавшие требования отставки президента и смены правительства, ФНПР как организатором акции были выдвинуты лишь экономические требования, касавшиеся выплаты долгов по зарплате и смены курса реформ[2]. В связи с различным уровнем организации и дисциплины в отраслевых и региональных организациях профсоюзов ФНПР не решилась определить единую форму выражения протеста, а заявила, что каждая организация выражает протест в той форме, в какой ей удобнее. Поэтому одни работники выходили на забастовку, другие проводили собрания на предприятиях, третьи – участвовали в общегородских митингах. Важно отметить, что наше исследование началось через три недели после завершения Всероссийской акции. Это создавало определенный социальный контекст и позволяло увидеть, дают ли что-либо на местах акции, организованные федеральными профсоюзными органами.

Весной 1997 г. правительство России заговорило о начале стабилизации и даже подъеме производства. В это же время, по информации с мест, люди доходили до отчаяния, по девять месяцев не получая зарплаты. За несколько дней до начала исследования по Центральному телевидению транслировалось интервью с министром экономики России Яковом Уринсоном, который назвал процессы в угольной промышленности наиболее прогрессивными в стране. Поэтому дополнительный исследовательский интерес состоял в том, чтобы выяснить, почему угольщики продолжают бастовать, несмотря на объявленные правительством улучшения и стабилизацию.

Помимо традиционного представления хронологии конфликтов, что облегчает задачи анализа, в данной главе приводятся достаточно большие куски из интервью с участниками акций (особенно на шахте «Центральная»). Это помогает воссоздать атмосферу происходящего, показать социальный контекст и, опираясь на него, объяснить действия работников.