Социально-экономическое положение

Шахта относится к категории «умирающих»; документы на ее закрытие администрация предприятия готовила уже трижды. Однако они не принимались к рассмотрению, так как еще не подошла «живая очередь», а также не было денег на техническую ликвидацию предприятия и все полагающиеся выплаты увольняемым. Кризисное положение шахты вызвано и тем, что существующее оборудование изношено, а на приобретение нового у администрации не было средств. Положение с зарплатой – типичное для большинства предприятий Кузбасса – полная путаница, когда за некоторые месяцы оплата произведена частично, за некоторые – полностью, за некоторые – не выплачена вообще. Все это создавало неразбериху, и рабочие порой сами путались, отвечая, сколько и за какой месяц им должны[20]. Следствием такого положения дел является окончательный подрыв мотивации к труду у работников предприятия. В результате из запланированных на полгода 120 тыс. т угля было добыто на-гора всего лишь 25 тыс. т. Причины такого провального невыполнения плана назывались различные: и плохие горно-геологические условия на новом пласте, и весеннее затопление, и почти непрерывные поломки оборудования. . Одной из причин является отсутствие у работников положительного настроя на работу. Оценивая работу и уровень производительности труда шахтеров, представитель планового отдела шахты дала следующую характеристику: «Они сейчас бойкотируют, они не работают». Годы, прошедшие со времени первой шахтерской забастовки, сформировали в среде рабочих стойкое мнение о том, что зарплату можно не зарабатывать, а «выбивать». Несовершенство расчетов при оплате труда, начисление директорами незаработанных денег породили в рабочей среде иждивенческие настроения, которые нередко прорываются в забастовочной активности, особенно в условиях, когда администрация предприятий пытается перейти на оплату за конкретно выполненную работу. В основном это сопровождается довольно резким падением уровня заработной платы, что приводит коллектив в предзабастовочное состояние, а чаще всего просто к стихийной остановке производства. Ставшая афоризмом фраза «Есть такая работа – бастовать!» – вполне адекватно отражает настроения многих рабочих. В то же время необходимо признать, что в основе нежелания приступить к работе, когда руководители обещают оплату за конкретный труд, лежит недоверие к администрации предприятий, которая раньше уже неоднократно обманывала шахтеров и не выплачивала им деньги за уже отданный труд.

В связи со всеми этими обстоятельствами с весны 1996 г. на шахте бушевали страсти, которые выплескивались наружу то в виде судебных процессов по поводу невыплаты заработной платы, то в коллективных невыходах на работу с демонстративным разрывом трудовых отношений на месяц, то в создании на шахте комитета спасения. В связи с длительными задержками зарплаты 10 представителей с участков в апреле 1997 г. ездили в Анжеро-Судженск, чтобы встретиться с первым заместителем генерального директора «Росугля» Валерием Зайденваргом (где он был из-за трудового конфликта и перекрытия Транссибирской железной дороги по причине многомесячных задержек зарплаты). Потеряв попусту целый день, они вернулись злые, что лишь способствовало нагнетанию социальной напряженности на шахте. После неудачной попытки добиться справедливости у угольных «генералов» комитет спасения прекратил свое существование.

Представители различных уровней управленческого аппарата едины во мнении, что в условиях резкого спада угледобычи и удорожания себестоимости угля невозможно выполнение социальных обязательств на уровне, закрепленном в Отраслевом тарифном соглашении, особенно при сохранении прежней численности работающих. Для обеспечения прежнего уровня заработной платы шахтерам в таких условиях необходимо либо повысить производительность труда, либо посредством различных протестных акций «выдавить» уже начисленные средства из директоров, местных властей и правительства. По причине сильного износа шахтного оборудования повышение уровня производства и производительности труда вряд ли в ближайшем будущем осуществимо. Судя по забастовочной активности, шахтеры остановились на втором варианте. Директор шахты дополняет картину: «В году 120 выходных + 56 дней отпуска, кроме того, многие ищут лазейки для больничных. У некоторых выходит всего по 80 выходов на работу в год, да и как работают, сам видишь[21]. С начала года добыто 25 тыс. тонн угля, себестоимость 734 тыс. руб. За шахтой закреплено 469 регрессников, они забирают 35 % фонда зарплаты. Это никаких денег не хватит»[22] . В целом картина складывалась такая: все в один голос говорят о резком падении дисциплины труда, причем директор шахты критикует своих замов и главных специалистов, те – начальников участков последние, в свою очередь, на чем свет стоит ругают обленившихся рабочих, которых «никакими силами работать не заставишь», и с ностальгией вспоминают о дисциплинарном уставе[23]. При этом материально-техническая база угольных предприятий такова, что, если следовать нормам техники безопасности, всякая работа на них должна быть остановлена трудинспекцией. Шахта продолжает работать только потому, что руководители заставляют рабочих нарушать правила техники безопасности.

Многомесячные невыплаты заработной платы стимулировали высокую текучесть кадров, вымывавшую специалистов и кадровых рабочих. Постоянным контингентом стали «летуны», нарушители дисциплины. Так, на добычном участке № 5, по словам бригадира, числилось 73 человека, реально выходило на работу 39. В смену на работу под землю спускалось по 5-6 человек при норме 9-11. Пытаясь улучшить кадровую ситуацию, директор пригласил целый участок с шахты «Первомайской». «Они потолкались-потолкались: то лава готовилась, то секции завалились, то еще что-то, и ушли. Человек 5 осталось. Остальные: кто на «Первомайскую» вернулся, кто на базаре толкается. На прошлой неделе завалились секции, практически нет людей, чтобы устранить поломку»[24].

В такой критической ситуации директор шахты сделал попытку как-то простимулировать труд работников и вывести предприятие на уровень плановых показателей. Добычной участок № 5, единственным дававший уголь, по его решению переводится на ежесуточную оплату и начинает получать горячие пайки при спуске в лаву. В случае если участок «вытягивает» план, оплата по результатам месяца гарантируется и всем остальным. По договору с 5-м участком, таким же образом оплачивали работу некоторым вспомогательным работникам – слесарям и машинисту электровоза. Кроме того, директор попросил начальников участков объяснить ситуацию на участковых нарядах, особенно на 4-м добычном участке и РГВ (ремонт горных выработок), и предложил им отправить всех желающих в очередные и административные отпуска, «пошабашить где-нибудь на стороне», чтобы дать предприятию возможность встать на ноги, так как, по его словам, с существующим уровнем добычи прокормить 750 человек, числившихся на шахте, было совершенно невозможно.

Председатель профкома активно включился в работу по разъяснению работникам того, что в сложившейся ситуации это лучший выход. «Мы (я и директор) говорили с мужиками: сейчас срочно нужно организовать маршрут (несколько составов угля для конкретного потребителя – В.Б.) в 2.5 млн т. Я говорил мужикам: – «Мы увидим, продали или нет уголь. Куча лежит на складе – не продали, как только исчезнет – значит, уголь ушел, и сразу к директору: когда будут деньги?»

«Когда пошла добыча, начали платить каждый день. Для того чтобы поднять интерес. Сразу возросла добыча, по 500 т в день давали. Оплату организовали по результатам суточных замеров. Сейчас разработали шкалу, для оплаты месячной добычи от 8 до 25 тыс. т. Разбили на три интервала, за каждый – своя расценка. Делается замер, потом по нормам и расценкам, и на следующий день выплачивается наличная зарплата. Такая практика вызвана тем, что на шахте мало денег. Я не знаю точно, но накапливать и выдавать, как обычно, мы не можем. Приходится использовать вот такой способ оплаты. И еще пайки. Туда входит кусок колбасы и хлеб, иногда беляши...»[25] .

В последнюю декаду июня, т.е. после перехода на новые условия, труд работников участка оплачивался ежедневно. «Результат такого эксперимента положительный. В июне 1997 г. шахта добыла 4,1 тыс. т, из них 3,2 тыс. т – в последние 10 дней месяца» (из интервью с начальником участка № 5, 15.07.97). То есть произошел резкий рост производительности труда. Однако положительный экономический эффект, как это часто бывает при принятии управленческих решений без учета возможных последствий, не оправдал того отрицательного социального эффекта, который не замедлил сказаться. Как выразился один из руководителей шахты, ««проработали так неделю, потом прекратили, так как получилась другая реакция».

Хронология конфликта

Голодовка на шахте, в которой в общей сложности приняли участие 16 человек, продолжалась 20 дней. Основным поводом к ней, по сообщениям в прессе, послужили многомесячные задержки с выплатой заработной платы. Однако более подробное знакомство с ситуацией позволило определить другие, невидимые на первый взгляд мотивы. В частности выяснилось, что это уже вторая акция протеста на предприятии за последние три месяца. За два месяца до описываемых событий была проведена первая голодовка, в которой приняли участие три работника с требованием выплатить долги по заработной плате (требования носили индивидуальный характер). При этом инициаторы второй акции протеста являлись непосредственными участниками первой, и корни второго конфликта лежали в неразрешенности предыдущего.

27 марта 1997 г., в день проведения Федерацией независимых профсоюзов России (ФНПР) Общероссийского дня единых коллективных действий, на шахте была начата первая голодовка. Главным инициатором и явным лидером выступил работник монтажного участка Александр С. Поскольку во всем Кузбассе росло социальное напряжение, прорвавшееся после акции ФНПР, на шахте, по примеру Прокопьевска, был создан комитет ее спасения. Представители этого комитета при молчаливом согласии директора отправились в Анжеро-Судженск на переговоры с приехавшим руководством «Росугля». Через 15 дней[26] деньги трем бастующим (31 млн руб.) были выплачены из городского бюджета, и 10 апреля голодовка была прекращена. При этом мэр города потребовал у руководства и коллектива шахты обещания, что подобные эксцессы, в виде забастовок и голодовок, не повторятся. Обещание рабочими было дано. Сдержал слово и мэр города. Однако такое «благополучное» разрешение конфликта путем выплаты денег из городского бюджета было негативно воспринято другими шахтерами. Это во многом определило отношение работников шахты к последующей акции протеста и ее лидеру: «Он просто бесчестно поступил. Во-первых, когда взял деньги бюджетников. Это же деньги учителей и врачей, и настоящий мужик этого не сделал бы. Во-вторых, нарушил обязательство перед мэром. С. говорит: «Мне плевать на все, ваши дела меня не касаются! Откуда деньги мне безразлично»[27] . Вероятнее всего, эта выплата породила зависть к «счастливчикам» со стороны всего трудового коллектива, не получившего денег, и их осуждение поведения голодающих объясняется лишь личной обидой.

Необходимо отметить, что С. довольно длительное время находился в конфронтации с руководством шахты. Как стало ясно со слов работников шахты, он был неформальным лидером со времен забастовки 1989 г., близким другом Вячеслава Голикова[28] и, по выражению председателя профкома, единственным из забастовщиков первой волны, «оказавшимся не при деле» (кто ушел в коммерцию, кто – в политику, а он остался на шахте). По инициативе С. были сняты два предыдущих директора. Поэтому понятна его активность и напористость в проведении линии по защите своих прав. Понятна в таком контексте и реакция директора, которого, вероятно, С. «достал» своей настойчивостью. Очевидно, что, конфликт между ними, начавшись на почве трудовых отношений, перерос в личный. Повод для нового обострения их взаимоотношений возник 28 апреля, когда представители администрации и участники первой голодовки собрались в кабинете директора для того, чтобы обсудить, насколько законной была эта акция. Когда в присутствии свидетелей С. обозвал директора пьяницей, тот взорвался и решил довести дело до конца, доказав свою правоту. Действовал он «цивилизованно». Пригласил сначала шахтового врача, а затем, когда оппоненты выразили недоверие «карманному фельдшеру», поехал к городскому врачу и, как неоднократно говорилось работниками шахты, «сдал все анализы в присутствии свидетелей и понятых».[29] Получив медицинское подтверждение своего трезвого состояния, директор передал дело в суд с требованием возмещения морального ущерба в размере 30 млн руб.

18 июня состоялся суд. Он удовлетворил иск, но присудил С. выплатить руководителю предприятия не 30 млн руб., а лишь 3 млн руб., что, в общем-то, было непринципиально для истца: «Главное, что я выиграл!» – с горящими глазами говорил директор. Получив на руки решение суда, С. вернулся на шахту и начал свою вторую голодовку с выражением недоверия мэру города, городской прокуратуре и, вдобавок, городскому здравоохранению, так как представители больницы, где он проходил восстановление после первой голодовки, не довели его до прежней физической формы.

19 июня руководство предприятия ввело новые условия оплаты труда для одного добычного участка на шахте и тем самым внесло зерно конфликта в трудовой коллектив. В этот же день в голодовку вступает второй рабочий (тоже участник предыдущей акции протеста). Присоединяется из солидарности, из принципа: «Первый раз я голодал чисто по зарплате...»

20 июня к голодающим присоединяются еще два человека. Один из них – участник конфликта с директором (выступал на суде свидетелем со стороны С.). Он вступает в голодовку «за выплату зарплаты и против директора». По его словам, директор грозился расправиться не только со своим непосредственным обидчиком С., но и с остальными рабочими (5 человек), выступившими против него на суде. Особое возмущение, по его словам, вызывают не столько угрозы, сколько лицемерие директора на суде: «Уж сказал бы что пьет, а то – «непьющий я».

Предыстория вступления в голодовку в этот же день другого рабочего несколько иная. Тут, одновременно с упомянутыми событиями, возникает следующий, на наш взгляд, еще более серьезный сюжет. По словам участников голодовки, еще за несколько дней до описываемых событий звеньевой 5-го участка предупреждал руководство, что начнет забастовку: «Не могу заставить человека «геску» (гидравлическая стойка) поднять, люди падают от голода». В день начала голодовки, но вне всякой связи с ней, в шахте происходят следующие события: вторая смена отказывается спускаться в забой, стихийно начинается забастовка. В ответ на это директор приглашает к себе рабочих 3-й смены 5-го участка и оглашает новые условия работы. Как уже было сказано, это ежедневная оплата труда по конечному результату – «суточный замер» и выдача «пайки»[30].

Пайки начали давать 19 июня в третью смену. В условиях, когда остальные работники одиннадцать месяцев не получали полноценной зарплаты, ежедневная выдача наличных денег только одному добычному участку привела к резкому всплеску социального недовольства. Результаты этого управленческого решения не замедлили сказаться уже на следующий день. Интересно отметить, что четвертый рабочий, присоединившийся к голодовке, являлся работником как раз 5-го, поставленного в привилегированное положение участка. Из его объяснения: «19 июня я работал в первую смену, когда вышли, нас предупредили – 2-я смена «села». Мы помылись и поехали домой. 20-го я вышел в первую смену. Начальник дает наряд в шахту. Но мы же бастуем!» Он говорит: ««Всё, забастовку прикрыли! Каждой смене – пайку». Сразу выдали наличные[31]. Меня это унизило. Как?! Я в шахту за колбасу пойду!? ... А мужики рядом говорят: «Вон иди к нам!» Я им: «А вы что, голодаете?» Пошел в здравпункт, зарегистрировался и лег».

23-24 июня к голодающим присоединяются еще три человека. Для них основной причиной явилось отчаянное безденежье, связанное с многомесячными невыплатами зарплаты. Семья одного жила только на пенсию тещи, у другого – трое маленьких детей: «У младшего уже все зубы выкрошились – витаминов не хватает».

25 июня события продолжают развиваться. Шахтеры 4-го участка проводят собрание бригады, на котором вырабатываются некие общие требования. Какие именно, впрочем, никто особо не помнит: «что-то про зарплату и что-то про начальство». Основной лейтмотив выступлений сводится к возмущению допущенной несправедливостью – «5-му платят, почему нам не могут найти? 5-му – пайки, а мы че, не люди?!». Стоит напомнить, что работники 5-го участка переведены с шахты «Первомайской» в сентябре 1996 г. и (несмотря на то, что «сейчас там уже работает половина наших») воспринимаются как «чужаки». Тем более что «если до февраля всем платили или не платили одинаково, то с февраля начались различия».

Рассказывает Геннадий К., проходчик 4 участка: «25-го хотели «садиться» всем участком. Пошли к директору, он вызвал начальника участка. Спросил: сколько людей нужно на откачку воды? Определили человек восемь (отказ от этой работы – подсудное дело), остальных – в отпуск без содержания. Тут началась ругань, я слушать не стал, пошел в здравпункт – зарегистрировался и залег». Остальные участники сначала съездили домой предупредить семьи, потом вернулись. К голодовке присоединились еще семь работников 4-го участка.

27 июня к голодовке подключился последний участник. Хотя он был с 5-го участка, присоединился к голодающим ради принципа: «У меня до конца отпуска было еще 10 дней. Я пришел на шахту получать деньги. (В этот день всем работникам выдавали зарплату – 70 % за апрель 1997 г.) Узнал – дают пайки. Выходит мне надо, а другим не надо? Съездил домой, взял телогрейку. Одному тяжело выступить, а вместе легче. Политика начальства – поссорить участки. Как скотину кормят и гонят работать...»

Дальнейший рост числа участников был остановлен 27 июня выплатой всей шахте части зарплаты. На следующий день больше половины рабочих 5-го участка (которые, по словам администрации, «резко повысили в новых условиях оплаты производительность труда») не вышли на работу. Причина тоже обычная – пьянка. На фоне этого продолжалась вялотекущая война голодающих с администрацией и с профкомом – то матрасы выдать отказывают, то кто-то перерезает провод принесенного из дома телевизора: «Здесь вам не кинотеатр!».

Несколько слов об условиях, в которых проходила акция. Поразительно, насколько повседневным и неинтересным событием выглядела она в глазах окружающих. Голодовка проводилась в одном из помещений административно-бытового комплекса (АБК). Голодающие пили только кипяченую воду. Окружающие либо делали вид, либо действительно не обращали на них внимания. Да и рассказы самих участников акции страшны своей обыденностью: «Я с 4-й смены пришел, в 2.00 зарегистрировался на голодовку... Медик только на 6-й день голодовки пришел, на 12-й привезли матрацы с горздравотдела. Директор матрасы давать отказался, говорит: «Пусть на стульях спят!».

10 июля участникам голодовки выдают все долги по зарплате и отправляют в больницу; всем работникам шахты выплачивают зарплату за июнь-июль прошлого (1996) года. Растущее напряжение было снято накануне региональной акции, что ввело выражение работниками шахты своего недовольства в «цивилизованное русло».

11 июля голодовка прекращена; шахтеры «Бирюлинской» под руководством профсоюзного комитета шахты организованно, на трех автобусах, предоставленных предприятием, уезжают в Кемерово для участия во всекузбасской акции протеста.