НОВЫЙ МОНСТР: ГЛАВА 20

Некоторое время мы бродили, зализывая свои раны. В этом возрасте все казалось таким непосредственным. Для нас потеря Найджела казалась концом света. Но что-то внутри меня подсказывало мне, что у меня нет времени хандрить. Двадцать один год в то время не казался молодостью, он ощущался, как старость. Я слышал, как тикают часики.

Потеря Найджела была большой неудачей, но мы не вернулись к тому, с чего начинали. У нас была своя аудитория. У нас были песни. Последнее шоу, которое мы отыграли, было лучшим из всех, которые мы когда-либо играли. После этого о нас заговорил весь город. Насколько сложным может быть для лучшей группы на Стрипе найти нового вокалиста?

«К черту Найджела Бенджамина», — сказал я парням. «Мы заполучим Брайана Коннолли!»

Брайан Коннолли был голосом «Ballroom Blitz» и «Solid Gold Brass». К тому моменту он покинул Sweet и записал один сингл, но сольный альбом так и не вышел.

Я позвонил дяде Дону и спросил его: «Не мог бы ты помочь мне связаться с Брайаном Коннолли из Sweet?»

«Конечно», — сказал дядя Дон. «Я дам тебе адрес».

Я собрал пакет: демо-запись из четырех песен, которую мы сделали с Найджелом, наши фотографии на сцене, тексты наших песен, напечатанные на машинке. Это было настолько профессионально, насколько я только мог. Я потратил много времени на сопроводительное письмо.

«Спасибо, что взглянул на нашу музыку», — гласила надпись. «Мы из Лос-Анджелеса. Найджел Бенджамин был нашим вокалистом. Он не захотел продолжать, но ты — певец нашей мечты. Мы называемся Лондон, и ты оказал большое влияние на наше звучание. Что мы можем сделать, чтобы убедить тебя присоединиться к нам?»

Я могу только представить, каково было бы Брайану получить такое письмо. «Хорошо, это мило. Но мы действительно на разных страницах».

Но я был раздавлен дядей Доном. Я была раздавлен уходом Найджела. После отправки посылки я отчаянно хотел получить добро на повторный звонок.

Я не был настолько наивен, чтобы думать, что Брайан Коннолли бросит все, переедет в Лос-Анджелес и присоединится к моей группе. Но, по крайней мере, я думал, что у него найдется добрый совет. Мне бы не помешало ободрение. И я был достаточно самоуверен, чтобы думать: «Кто знает? Все возможно».

Годом ранее мысль о Найджеле Бенджамине в Лондоне показалась бы столь же нелепой.

Наконец, раздался звонок от Дона. В пятницу. Мне повезло, что он застал меня дома. Из-за разницы во времени Дон сказал, что я должен позвонить Коннолли в субботу в восемь утра.

Я позвонил точно в это время и услышал два коротких гудка подряд. Это был звук стационарного телефона в Великобритании. Я слышал его только в кино. Я также слышал, как бьется мое сердце, пока Коннолли не поднял трубку.

«Алло».

«Привет. Это Никки Сикс. Я племянник Дона Циммермана».

«Оу. Отлично, верно. Слушай. Спасибо. Выглядит прелестно. Но мне придется отказаться».

«Ты слышал нашу демо?» — зашипел я. «Все наши песни — хиты. Ты видел фотографии? Группы? Это то, что нужно прямо сейчас. Правильный образ. Правильное звучание».

«Мне жаль», — сказал Коннолли. «Мне нравится твой дядя. Я уверен, что ты очень милый ребенок»...

Я прикусил губу.

« — но рок-н-ролл закончился. Теперь он мертв и исчез. Он не вернется. Я записываю свой кантри-альбом».

***

 

У нас была поклонница по имени Кэрол Максуини, которая работала юристом в «Митчелл Зильберберг & Напп», одной из крупных развлекательных компаний в Лос-Анджелесе. Кэрол несколько раз видела нас в «Старвуде», и у нас с ней завязалась платоническая дружба. Мы отправлялись в «Гамбургер Гамлет» на Сансет и разрабатывали стратегию. Кэрол рассказывала о своих мечтах. Она училась на юридическом факультете, она хотела писать.

Я делился с ней своими планами.

Дело было не только в дяде Доне. Рок-н-ролл действительно испытывал трудности. Чтобы подписать контракт в 1980 году, нужно было иметь короткую стрижку и узкий галстук. Ты должен был быть the Knack, а не Дип Перпл. Модником, а не рокером. Но я отжигал по полной. Все, о чем я мог думать в те дни, было,

«Что я могу сделать, чтобы добавить еще большего эпатажа моей группе?» Мы вплели кости в волосы. Мы перестарались с макияжем. Мы не были the Plimsouls. Мы не были панк-рокерами. Мы любили Рамонес и Пистолз, но мы также любили Cheap Trick и Аэросмит. Панк — это все о вычитании: сколько можно убрать, чтобы добраться до сути? Это сделали Рамонес. Они убрали соло, ускорили все. Я восхищался их энергией и отношением. Но когда дело дошло до моих собственных песен, я не хотел меньше — мне нужно было больше. Я хотел больше соло. Мне нужен был вокал, который мог бы больше, чем просто тявкать. Я хотел быть в группе, которая могла бы парить, взрывать и снова парить — и все это в одной и той же песне.

Я не был минималистом. Меня тянуло к излишеству. Вся моя жизнь была экстремальной и чрезмерной. Наркотики не были проблемой. Мы не знали о СПИДе. Жизнь вращались вокруг музыки, драк, выпивки и траха. Когда я был в Лондоне, это были мои основные моменты. Вокруг не было ни взрослых, ни правил. Я был в отчаянии, но я не был встревожен. Я не был невротиком с Восточного побережья. Почему, черт возьми, я должен был хотеть звучать как the Knack?

Вот о чем я говорил с Кэрол, которая верила в меня. Она любила мою группу. Мне не нужно было производить на нее впечатление. Я думал о ней как о сестре, и я не пытался затащить ее в постель. С ней было легче открыться.

Я рассказал Кэрол то, о чем никогда бы не стал говорить с Лиззи или Дэйном.

У меня не было подстраховки. У меня не было денег. Я бросил школу в десятом классе, у меня не было ни мамы, ни папы, и единственный настоящий дом, куда я должен был вернуться, находился в Айдахо. И об этом я говорил. Невероятное разочарование от того, что мы можем заставить зал, полный детишек, сойти с ума — сет за сетом, ночь за ночью — и все же мы не могли подписать контракт.

Это было похоже на жизнь внутри пузыря. Вот почему я ввязывался в так много драк. На панк-вечере в «Старвуде» я бы подстрекал панков. Мне было все равно, даже если мне надерут задницу, главное, чтобы я получил по морде. Я приходил домой весь в синяках и крови, но мне нужен был огонь. Мне нужен был жар. Что-то не соединялось, и у меня была потребность подключиться.

Мне нужно было разрушить этот пузырь.

У нас появился новый вокалист по имени Майкл Уайт, но мы знали, что он нам не подойдет. Мы пошли по тому же пути, что и с Генри Валентайном. Майкл Уайт звучал и выглядел слишком похоже на Роберта Планта — настолько, что он был певцом в кавер-группе Лед Зеппелин.  Химии не было. Но у Майкла был лучший голос из всех, кого мы прослушивали, и Лондону нужно было выступать. Мы наконец-то взобрались на вершину горы Сансет-Стрип — мы были прямо там, где находилась Quiet Riot, когда Лондон только начинала, — и нам нужно было сохранить свое положение, своих поклонников, свое имя.

Нам казалось, что мы создали этого монстра, и монстр говорил нам: «Накорми меня».

Я почувствовал себя лучше после того, как мы репетировали и репетировали. Я должен был признать, что мы звучали неплохо. Не так, как мы звучали с Найджелом, но отсутствие Найджела оставило мне больше возможностей добиваться того, к чему я всегда стремился: сильнее, быстрее, тяжелее, больше.

Я ни разу не приходил в восторг от этого нового воплощения Лондона. Мне казалось, что мы все еще топчемся на месте. Но мне также следовало бы признать, что это было лучше, чем утонуть.

***

 

Прошло несколько недель с тех пор, как мы в последний раз видели Дэвида Форреста. Гэри тоже половину времени был не в себе. На уровне руководства дела пошли наперекосяк. Так было всегда, но теперь они начали сходить с рельсов. Краем глаза мы видели темные вещи: пистолеты и самурайские мечи, кирпичи кокаина и героина, гигантские банки, полные метаквалона, стеклянные трубки. Мы не хотели знать, но мы слышали истории. Меня привлекали насилие, темнота и смерть в качестве тем для моих песен. Но сейчас все было по-другому. Это было место, где мы работали, где мы играли, где мы жили. На Нэша работали все эти головорезы, телохранители размером с профессиональных борцов. Они появлялись все чаще и чаще, и даже несмотря на то, что нас нанял клуб, они не старались проявлять дружелюбие. Если бы мы делали что-то у них на пути, они бы не сказали: «Извините». Они бы отодвинули нас в сторону, как вы отодвигаете занавеску из стеклянных бусин.

Когда мы только начинали, мы приносили ром и «Колу» в офис Дэвида. Тодд Рандгрен тусовался где-нибудь поблизости. Джон Холмс, порнозвезда, находился бы рядом. Мы задерживались там, очарованные звездами, и слушали несколько историй о золотых деньках. Но мы не видели Рандгрена уже год, и каждый раз, когда мы встречали Джона Холмса, он выглядел намного хуже — более истощенным, с тусклым взглядом, почти диким. Наш звукорежиссер, Дом Фрагомель, тоже начинал так выглядеть. Как и Гэри, когда мы с Лиззи пришли к нему, чтобы спросить о Дэвиде и заказать несколько концертов. Некоторые из слов, слетающих с его языка, не имели никакого смысла. Он был так обдолбан, что ходил кругами. Но кто-то же должен был бронировать клуб.

Мы заставили его записать номер телефона. Я позвонил. Ответил Дэвид.

«Никки!» — воскликнул он, болтая со скоростью мили в минуту. «Это здорово! Это потрясающе! Конечно, Вы можете выступить! Ты хочешь пятницу или субботу?»

Я сказал ему. Мы отыграли. Мы звучали как Лондон, с фронтменом в лице Роберта Планта для бедных. Но мы звучали неплохо. Мы получили отклик. Публика позвала нас на бис. Реальная проблема возникла в конце вечера, когда мы спустились в офис, чтобы получить плату.

Дверь была заперта. Там никого не было.

В понедельник там тоже никого не было. Когда я набрала номер Дэвида, он не взял трубку.

Мы заполнили весь зал. Нам задолжали 2000 долларов. Майкл набросился на нас, пригрозил уволиться, и он имел на это право. Мы не знали, что ему сказать. Мы бились, как рыба об лед. Но не могли выбить свои деньги. На следующие выходные у нас были намечены концерты. Как мы собирались отыграть их — и убедить Майкла спеть, — когда нам не заплатили за последний?

Мы не были знакомы с Эдди Нэшем. Мы видели его в клубах: парень с оливковой кожей, выходец с Ближнего Востока, накачанный кокаином. Но мы никогда по-настоящему с ним не разговаривали. Теперь мы решили, что нам придется это сделать.

Дэвид Форрест подарил мне серебристую «Вегу» — ужасную машину с двигателем газонокосилки, которую постоянно отзывали, потому что двигатели перегревались, трескались или загорались. Мы поехали на нем в «Али-Бабу», но менеджер сказал нам, что не видел Эдди уже несколько недель. Мы отправились в клуб «Кит Кэт», и тамошний менеджер сообщил то же самое. Мы прочесали «Соул’д Аут» и «Парадайз». Мы проехали весь Голливуд, прежде чем оказались в гавайском баре Нэша «Семь морей».

Мы рассказали хостес, кто мы такие и на кого работаем. Она сказала нам, что нам повезло. Она тоже не видела Нэша несколько недель, но сейчас он находился здесь, в задней части.

Мы прошли через кухню. Повара разделывали ножами большие куски мяса. У подножия лестницы мы увидели одного из громил Нэша. На нем был костюм, из-за этого заметно оттопыривался пистолет — в этом и был смысл.

На нас были кожаные штаны — Лиззи был в своем топе — и мы все на каблуках. Но телохранитель был такого же роста, как и мы.

Дэйн заговорил первым. «Мы здесь, чтобы увидеть Эдди Нэша».

«Повод?»

«Он должен нам деньги».

Громила нахмурился. Затем рассмеялся. «Хорошо», — сказал он. «Идите за мной». Мы вчетвером поднялись наверх в кабинет, который был маленьким, плохо освещенным и темным. С таким же успехом он мог принадлежать какому-нибудь захудалому бухгалтеру, если бы там не было еще одного телохранителя.

Эдди тоже находился там, со стеклянным взглядом сидел в кожаном кресле за столом. Когда нас стало шестеро, в этом крошечном кабинете оказалось тесновато.

«В чем дело, ребята?» — спросил Нэш.

На этот раз заговорил Лиззи. «Мы отыграли шоу в «Старвуде». Нам так и не заплатили».

«И что?»

«Итак, мы пришли сюда, чтобы получить деньги», — встрял я.

Эдди оглядел нас с ног до головы. Он посмотрел на своих головорезов. Затем он начал смеяться, и оба его телохранителя тоже засмеялись.

«Я не думаю, что я Вам что-то должен», — бросил он. «Как Вы на это смотрите?»

Мы трое переглянулись. Мы подумали о тех историях, которые слышали. Истории о сломанных костях. Тех избиения, от которых не оправлялись.

Вся неделя превратилась в пинок под зад.

«Да», — сказали мы. «Да, все нормально. Мы в порядке».

 

***

 

Мы были не в порядке. Первое, что спросил Майкл в тот вечер на репетиции, было: «Где мои деньги?»

Я не знал, что ему сказать. «Дай мне два часа», — ответил я.

Я сел в свою «Вегу» и тронулся в путь.

Я не мог позвонить дяде Дону. Он отказался от моей группы, а у меня была своя

гордость.

Я не мог позвонить Ноне и Тому. В течение нескольких месяцев я честно рассказывал им о том, насколько успешной была моя группа.

Я не мог позвонить маме, потому что не знал, где она.

Тогда мне пришла в голову идея: «К черту все это. Мой старик и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне. Это четыреста баксов. Самое меньшее, что он может сейчас сделать, — это выложить немного деньжат».

Я все еще могу отчасти понять, о чем я думал. В течение многих лет я был зол на своего отца, но я бы отказался от всего этого за весьма символичную цену. Я бы оставил прошлое в прошлом, и сделал бы это просто так, тогда и там.

Насколько я мог судить, мой отец дешево отделался.

В моей голове не было такого: «Я слегка потерян и чувствую себя очень одиноким». Но на более глубоком уровне я, должно быть, ощущал это. Это было самое близкое, что я мог сделать в то время, чтобы признать, что мне нужен мой отец, его любовь, связь.

Я притормозил рядом с телефоном-автоматом. Набрал «411» и назвал оператору имя, которое дал мне отец: «Фрэнк Феранна».

Я набрал номер. Трубку взяла женщина.

«Алло?»

«Привет», — сказал я. «Это Фрэнк».

«Что? Кто это?»

«Фрэнк Феранна».

Я затаил дыхание во время последовавшей долгой паузы.

«Фрэнк Феранна мертв. Он умер два года назад».

Я был ошеломлен. Мне хотелось сесть на тротуаре. Мне хотелось швырять вещи. Меня чуть не стошнило. Я начал плакать.

«Это его сын, Фрэнки», — сказал я.

«Я не знаю, зачем Вы звоните», — пробурчала женщина. «Не звоните больше».

Я вернулся в свою «Вегу» и поехал. Я не знаю, шел ли дождь. Я не помню, чтобы парковался возле «Прожектора». Я помню только, как поднялся наверх, где

ребята были в холле с Майклом, ожидая меня.

«Ты должен дать мне еще несколько дней».

«Нет», — возразил Майкл. «Не должен. Я ничего не должен. Катитесь к черту. Я ухожу».

***

 

Я чувствовал, как соскальзываю с горы, но мои когти глубоко вонзились в почву. Я не хотел падать в пропасть. Я не мог, потому что все, что ждало меня внизу, — это «Грейхаунд» и билет на автобус обратно в Айдахо.

«Никки, — сказал Лиззи, — все будет хорошо. Мы найдем нового вокалиста».

Мы были в моей «Веге», бездельничали за пределами «Старвуда».

«Лиззи», — вздохнул я. «Ничего не выходит. Я не могу рассчитывать на то, что все получится. Единственное, на что я могу рассчитывать, — это на себя».

Лиззи заплакал. «Ну, ты не можешь быть в группе один».

Я бы тоже заплакал, если бы у меня еще осталась хоть капля слез. Лиззи всегда чувствовал себя моим братом, но теперь я ничего не чувствовал и стоял на своем. «Я знаю это. Но я должен делать все по-своему».

На следующий день я позвонил Кэрол. Когда мы встретились в «Гамбургере Гамлет», я рассказал ей о своем отце и моей группе.

Я сказал ей: «Фрэнк Феранна мертв. Я хочу сделать это официально».

Кэрол поняла, о чем я говорил.

«Все будет хорошо», — успокоила она. «Я помогу тебе».

Я не знал, плакать мне или смеяться.

«Как бы я хотел, чтобы все перестали говорить мне, что все будет хорошо».

***

 

Верная своему слову, Кэрол помогла мне. Позже на той же неделе мы отправились в здание суда.

Кэрол сказала мне: «Оденься как можно более консервативно».

Я истолковал это как означающее: «Надень мотоциклетные ботинки, а не туфли на шпильке». Но я не смог бы одеться консервативно, даже если бы захотел. У меня не было никакой консервативной одежды. К тому же я был немного в запое: бутылка водки за ночь. Кэрол забрала меня там, где я остановился. В 7:15 утра

ей пришлось постучать в дверь, прежде чем разбудить меня. На мне был весь размазанный макияж. Я был одет в укороченную футболку без рукавов и облегающие черные брюки. В голове у меня пульсировало. Но мы добрались до здания суда вовремя. Мы сели на скамейку. Мы ждали, как мне показалось, очень долго, пока не назвали мое имя.

«Франклин Феранна!»

Кэрол разбудила меня.

Я вскочил, и судья бросил на меня испепеляющий взгляд. Он был старым парнем, грубым и сварливым.

«Присаживайтесь», — сказал он. «Вы хотите сменить свое имя?»

«Я артист», — сказал я ему. «Я хочу использовать свой сценический псевдоним».

«Так используйте его. Кто Вам мешает? Кстати, что за имя такое Никки Сикс?»

«Это мое имя. Это имя, которое я хочу носить всю оставшуюся жизнь».

«А Ваши родители одобряют это?»

«Мне двадцать один. Мне не нужны родители».

«Вы думали о том, как они себя почувствуют из-за этого? А о своих бабушке и дедушке Вы думали?»

Судья не собирался униматься. «Ваша мама это одобрила? Ваш отец это одобрил?»

«Мой отец умер», — ответил я ему.

С каждым вопросом я все глубже и глубже врастал в скамью.

К этому времени я уже практически сидел на полу, глядя вниз на потертости на своих ботинках.

Судья тоже опустил глаза. Он пошуршал какими-то бумагами. «Хорошо», — сказал он. «Будь по-твоему».

Кэрол подошла к работнику. К этому моменту в суде был перерыв на обед, поэтому она спросила: «Вы можете отправить заказ по почте?»

«Я могу», — ответил служащий. «Но его доставка займет много времени. Хотите заполнить его от руки?»

Кэрол сказала: «Конечно». И заполнила. Никки Сикс был тем парнем, который вышел из здания суда, щурясь от холода в жарком свете дня.

Солнце палило вовсю, в голове стучало, а во рту пересохло.

«Итак, Никки, — поинтересовалась Кэрол, — чем теперь займешься?»

«Я собираюсь создать нового монстра», — сказал я.