СИЭТЛ: ГЛАВА 8

Айдахо находился на расстоянии одного штата — до Джерома был один долгий день езды, — но с таким же успехом я мог бы приземлиться на Марсе. Сиэтл был настоящим городом, полным магазинов грампластинок, музыкальных магазинов, комиссионных магазинов и книжных магазинов. Там была арена, куда приходили играть все лучшие группы. Удивительно, но можно было пойти и посмотреть на них за пять или шесть баксов. Я впервые увидел Лед Зеппелин в Сиэтле: у них на сцене была вывеска с их названием. Когда они сыграли свою последнюю песню «Black Dog», эта вывеска загорелась. Это произвело неизгладимое впечатление. Я видел Дип Перпл, чей альбом «Burn» только что вышел. Ричи Блэкмор, выступающий с Дип Перпл, был моим любимым гитаристом. В конце шоу он разбил свою гитару, довольно сильно раскрошив ее, несколько раз оттолкнув от пола, поставив одну ногу на монитор и сломав инструмент о колено. От этого исходил медленный, хрустящий, превосходный звук и грубый образ.

Я видел T.Rex в театре «Парамаунт», который сегодня является дворцом, но тогда был до дикости безобразным. Ковры были порваны, сиденья неудобные, в зале пахло мочой. В «Парамаунте» был только один вышибала по имени Тайни, но Тайни был семи футов ростом и выглядел как Андре Гигант (прим. пер.: рестлер). Марк Болан был крошечным, и публика пришла в неистовый восторг, Крошка мог бы удержать всю толпу в одиночку.

Я видел и Kiss в «Парамаунте», на разогреве у Savoy Brown. В середине их сета Джин Симмонс споткнулся о свой шнур и с позор упал на спину. Он продолжал играть, дрыгая ногами в воздухе, как жук, — роуди пришлось выбежать, чтобы поставить его на ноги, — но группа была невероятной. Одна только громкость не была похожа на то, что я когда-либо слышал. Это было все равно, что стоять слишком близко к «Боингу», просто что-то такое, что ты чувствуешь в груди. Выброс адреналина продолжался несколько часов, а потом я приходил домой, и мы с мамой начинали заново.

Она переехала к мужчине по имени Рамон, который работал в Вашингтонском университете, но все время был в отъезде, открывая какую-то школу в Мексике. Рамон также преподавал в государственной тюрьме на острове Макнейл. Так что по большей части это были Сеси, мама и я снова и снова, как это было в Лос-Анджелесе.

Моей сестре уже исполнилось девять, и она все еще была будто приклеена ко мне. Что это означало в повседневной жизни, так это то, что она оказывалась в самом эпицентре, когда мы с мамой спорили — а к этому моменту мы с мамой спорили инстинктивно. Только оглядываясь назад, я могу сказать, что я был зол и склонен выходить из-под контроля, а моя мама была обижена и, вероятно, испытывала чувство вины из-за того, что не воспитала меня сама. В то время мне казалось, что это просто настоящий кавардак. Неизменно я говорил маме, чтобы она отвалила, и уходил из дома на несколько часов, а позже и на несколько дней.

Поскольку к тому времени начался десятый класс, там было много диванов, на которых я мог бы завалиться спать. В самый первый школьный день, на впечатляюще больших ступенях средней школы имени Рузвельта, я встретил Линду, поразительную девушку с идеальными темными волосами, которые она разделила на пробор с левой стороны, так что правая спадала занавесом на один глаз. Это был сексуальный образ. Линда была очень хорошенькой, очень стройной и довольно общительной, и у нас завязался интересный разговор, когда ее парень Рик подошел и напомнил мне (как он делал несколько раз в последующие недели и месяцы), что она тоже очень увлечена. Но к концу того дня Рик Ван Зандт стал моим лучшим другом в Сиэтле.

Рик был необычайно высоким — он был на два или три дюйма выше меня, а я уже подрос на шесть футов. У Рика тоже были темные волосы, и они были необычно длинными. В те дни все немного отращивали волосы: священники, политики, ведущие теленовостей. Но по-настоящему длинные волосы ниже плеч либо выдавали в вас хиппи, все еще застрявшего в шестидесятых, либо выделяли вас как человека, опередившего свое время. В средней школе имени Рузвельта были все группировки, которые можно было ожидать от большой средней школы — умники, спортсмены, латиносы и автогонщики, которые проводили все свое время в школьной автомастерской, — но там не могло быть больше десяти парней, которые отрастили волосы ниже плеч.

Еще лучше то, что Рик играл на гитаре. Он был одарен от природы и играл с самого детства. Для десятиклассника он играл очень хорошо. У него была Фендер Стратокастер 1962 года выпуска, белая, как та гитара, на которой играл Джими Хендрикс в Вудстоке, и Ampeg V-4 (прим. пер.: усилитель), который был эквивалентом 100-ваттного Маршалл Стэк. Я услышал это в первый же день, потому что группа Рика играла почти ежедневно после школы, и он без сомнения пригласил меня.

Я был в своей стихии. Я чувствовал, что нашел своих людей.

Мама и Рамон жили в паре миль от средней школы. Мне пришлось сесть на два городских автобуса, чтобы добраться до Двенадцатой авеню, где находилась школа Рузвельта. Но Рик жил в нескольких минутах езды, на Девятнадцатой улице. У него был огромный дом начала века, стоявший на вершине большого крутого откоса. В гараже была раздвижная алюминиевая дверь, которая вела в туннель, уходящий под землю и ведущий в подвал. Это напоминало вход в пещеру Али-Бабы: большая комната без окон, со стульями и диванами, коврами, которые Рик прибил к стенам, и всем оборудованием группы.

Группа называлась Oz — или, может быть, к тому моменту они сменили название на Pizazz, чтобы сделать его более глэмовым. Барабанщик Сэм Анрио был сыном Зуанн Лерой, актрисы. Он только что снялся в фильме, сделанном для телевидения, с Сэмом Уотерстоном и Тьюсдей Уэлд. Фильм назывался «Размышления об убийстве», и Сэму дали роль со словами. Он взял заработанные деньги и купил себе массивную барабанную установку с двойным ударом и полную стойку тарелок. Она занимала много места в подвале и звучала так же громко, как и выглядела. Другой гитарист группы, Джоэл Ривз, жил через дорогу. Он играл на подделке Univox Les Paul, и у него был Ampeg V-4, как у Рика — оба они не отставали в плане громкости, даже когда Сэм изо всех сил играл на своих барабанах. Они тоже установили кучу фонарей. Цветные огни, которые они запускали через ножной переключатель, а в драматические моменты они могли щелкнуть выключателем и озарить светом комнату.

С десятью или двенадцатью людьми в подвале это выглядело, ощущалось и звучало как настоящее рок-шоу.

Однако было несколько вещей, которых не доставало Oz. У них не было вокалиста, и им приходилось играть на инструментах. Это привело к некоторой импровизации и сольному исполнению, но это не было слишком большой проблемой, потому что, чтобы заинтересовать аудиторию, Рик и ребята склеили лучшие фрагменты разных песен в большие попурри. Они двигались от Элиса Купера, Зи Зи Топ, Blue Öyster Cult, Квин и Дип Перпл до нескольких песен Аэросмит и, возможно, немного Зеппелин, прежде чем закончить все грандиозным финалом «Rock Bottom» от UFO. Они были достаточно хороши, чтобы это сработало. Но все же чего-то еще не хватало. Я стоял там, изучал их — уделяя Рику и Джоэлу больше внимания, чем когда-либо уделял своим учителям, — и думал: «У них нет басиста. Им нужен басист. Если бы у меня была бас-гитара, я был бы частью этой группы».

***

У Рамона была старая, потрепанная акустическая гитара с тремя струнами. Он никогда не играл на ней, а я никогда не спрашивал, могу ли я, хотя мы с Рамоном, как правило, ладили. Даже когда мы с мамой ссорились — она посылала его в мою комнату, чтобы он вправил мне мозги, но Рамон просто стоял в дверях. Я бы сидел на своем матрасе на полу. Я всегда слушал музыку или делал записи в одном из своих блокнотов, и вместо того, чтобы читать мне нотации, Рамон спрашивал о том, что я пишу, или рассказывал мне о своем дне. Иногда ему удавалось уговорить меня выйти из моей комнаты. Я был влюблен в музыку, а у него была акустика Hi-Fi с большими динамиками. Он всегда слушал латиноамериканские песни в гостиной, мотаун, Sly and the Family Stone. Мама бы курила гашиш, танцевала и готовила менудо. Я думал: «Это здорово по сравнению со скучным старым Айдахо».

Однако рано или поздно все пошло наперекосяк. Рядом с Рамоном мама была в порядке. Когда рядом не было мужчины, она казалась потерянной. Она выпивала. Она выкуривала по три пачки сигарет в день. Она просто не знала, что с собой делать. После пары рюмок она казалась счастливой. Она могла смеяться. Она бы шутила. Но после трех рюмок все становилось по-другому. Она начинала злиться. Она начинала плакать. Иногда она набрасывалась на Рамона. Мама могла быть саркастичной, могла быть злой, и она хорошо разбиралась в людях. Она не была глупой. Знала, куда воткнуть нож. Они с Рамоном ходили куда-нибудь ужинать, ходили танцевать, но в конце вечера были слезы. Мое впечатление от Рамона было такое, что он по-настоящему любил ее и действительно любил Сеси. Он был трудолюбивым, дисциплинированным человеком, и хотя наша мама, в конце концов, оттолкнула его, я знаю, что он был важной частью детства Сеси. Она до сих пор вспоминает его с нежностью. Но я был старше Сеси. Рамон не был моим отцом и не пытался вести себя так, как будто он им был. Мы вдвоем не ссорились так, как я ссорился со своей мамой.

Мама вечно была в поиске. Всегда стремящаяся. Всегда желающая. Рамон тоже был по-своему амбициозен — должно быть, так оно и было, учитывая все то, что он строил и делал. Но в отличие от моей матери, Рамон был в ладу с самим собой.

Он был внимательным, и это делало его более щедрым по отношению к окружающим. Однажды после школы он постучал в дверь моей комнаты и отдал мне свою потрепанную гитару.

За это я бесконечно благодарен. Эта гитара была первым инструментом, которым я когда-либо владел. Это перевернуло всю мою жизнь с ног на голову.