ПОДРОСТКОВАЯ ПУСТОШЬ: ГЛАВА 9

Рамон показал мне, куда класть пальцы: левая рука на грифе, правой перебираю струны. Это было не так уж сложно. Я не знал, что такое аккорд, но мог ли я в любом случае играть аккорды без половины струн? Все, что мне нужно было знать в тот момент, — это, как зажать лад левой рукой и дернуть.

Это нота.

Переходи на другой лад, перебирай.

Это была вторая нота. Две ноты вместе образовывали мелодию.

Это было просто, но не скучно. Я действительно старался. Я надолго забывался, играя щипком «Smoke on the Water», извлекая те же ноты, что и Ричи Блэкмор. Но я был взволнован по-настоящему, когда попытался прочитать слова, которые я написал вместе с музыкой. Сразу же стихи, которые я писал, закрепились. Они обрели форму. Я всегда чувствовал себя обязанным писать заметки и рассказы: если бы я увидел драку в парке, или проехал мимо двух разбитых машин, или перевернутого тракторного прицепа, я бы пошел домой, заперся в своей комнате и написал об этом. Но теперь я почувствовал, что смогу рассказать свои истории. Положенные на музыку, они имели гораздо больше смысла и обладали пятикратной силой.

Я не понимал, что делаю. Но это не слишком отличалось от того, что я делал позже с такими песнями, как «Primal Scream» или «Kickstart My Heart». Песни, которые я пишу, по-прежнему просты: несколько нот и немного строк, рассказывающих реальную историю. «Primal Scream» — это о моей семье. «Kickstart My Heart» была о передозировке: "Когда я кайфую, я кайфую от скорости / Лучшее топливо моей гоночной тачки — первоклассный наркотик для меня». Одни эти слова убили песню как сингл. Из-за них эта песня тогда ни разу не звучала на радиостанциях. Но «Kickstart My Heart» даже не была песней о наркотиках. Для меня это была песня искупления, мой способ сказать: «Теперь, когда я трезв, есть другие способы получить кайф».

Сиэтл был тем местом, где я понял, что писать песни — пытаться писать песни — это кайф другого рода. В некотором смысле это лучший кайф. Более долгий. Тот, который все еще заставлял меня чувствовать себя хорошо на следующий день.

***

«А ты набил руку», — сказал мне Рик после того, как я пару недель дурачился с гитарой. Мы были у него дома, и он позволил мне взять несколько нот на своем Стратокастере.

«Многие люди, когда пытаешься показать им, как играть, делают все не так. Но тебе, похоже, удобно держать эту штуку в руках».

Рик показал мне несколько приемчиков. «Не засовывай туда свои пальцы. Сделай это. Проведи пальцем между этими двумя нотами. Видишь? Это рифф».

Скольжение между двумя нотами было похоже на то, что сделал бы басист. Но

это не делало меня настоящим басистом. Быть басистом означало владеть басом,

а чтобы купить бас, мне нужно было немного настоящих денег.

По утрам я ходил к Рику домой и прогуливался с ним по его почтовому маршруту. По пути я начал проверять припаркованные машины, чтобы убедиться, что их двери были заперты. А если нет, то мог открыть их, вытащить мелочь из стаканчиков для мелочи и порыться в бардачке, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь еще, что я мог бы украсть.

Вскоре я добрался до легкого взлома с проникновением, проверяя, заперты ли входные двери. Самое большее, что мне удалось прихватить, — это маленькая стереосистема, которую я запихнул в свою курьерскую сумку. К этому моменту Рик был на несколько домов ниже. Когда он оглянулся и увидел меня с половиной стереосистемы, торчащей из моей сумки, он уставился на меня, как на сумасшедшего. Это был конец того этапа моей криминальной карьеры.

Хотя в школе я зарабатывал больше денег. В задней части школы я клал на колени  разворот «Diamond Dogs» (прим. пер.: «Бриллиантовые псы» — восьмой альбом Дэвида Боуи) и скручивал косяки для детишек по четверть доллара за штуку. У меня были ловкие пальцы. Я мог справиться с десятью или двенадцатью за те несколько минут, которые требовались для следующего звонка. Но независимо от того, насколько я был быстр, эти четверти не собирались складываться в бас.

В то время психоделики были популярны. Все в школе заговорили об ЛСД. Сначала это были слушки, а потом внезапно он появился, повсюду. Кислота накрыла школу, как волна. Партия, которую мы получили, называлась «Четырехстороннее оконное стекло». Предполагалось, что вы возьмете один квадрат и разделите его на четыре части, но я никогда раньше не видел кислоты. Я думал, что один квадрат — это один приход, а не четыре.

Это был не очень хороший опыт. Я бы точно не назвал это бэд-трипом (прим. пер.: наркоманский жаргон, означает «плохой приход», когда становится страшно, появляются галлюцинации и т.д.). Я бы сказал, что это изменило мое мнение. Не думаю, что когда-нибудь еще видел свои руки, облака, дерево, траву или горы или слышал свой голос таким же образом. Я всегда чувствовал себя как оголенный провод: чрезвычайно бодрым и в боевой готовности. Когда я был молод, я воспринимал это как страсть, приписывая ее моему отцу и моим итальянским корням. Позже я видел лишь обратную сторону: все время я был слишком чувствителен. Потрешь меня неправильно, огонь — гнев — выходил наружу. Сегодня я рассматриваю это как палку о двух концах. Я страстный и чувствительный. Но я также сверхчувствителен: хорошо разбираюсь в людях, быстро понимаю намеки, очень легко ориентируюсь в своем окружении. В моей работе это своего рода суперсила. Но проблема в том, что ее нельзя отключить.

Вот на что был похож этот кислотный приход. Сначала было круто, как рентгеновское зрение. Потом начинаешь видеть под кожей, до плоти, костей и гнили под ними. Это пугает и не выключается. Но это не помешало мне принять еще больше кислоты. Все, что это сделало в краткосрочной перспективе, — это укрепило мою веру в то, что, увиденное и прочувствованное мной, заслуживало быть записанным и воспетым. Это удвоило мою решимость заполучить бас-гитару.

Я придумал план. Я начал продавать травку на стороне. Это было похоже на естественный прогресс кручения, и если бы я предварительно закручивал отдельные косяки вместо того, чтобы продавать восьмерки и унции, я мог бы удвоить свою прибыль.

Затем, через другого наркодилера, я раздобыл изрядное количество мескалина (прим. пер.: натуральный, природный галлюциноген, добывается путем переработки растения – кактус пейот). Он выпускался в виде беловатого порошка, похожего на более светлый оттенок какао. Это натолкнуло меня на мысль смешать его с какао и продавать в школе. «Шоколадный мескалин» — таково было название бренда, которое я придумал для этой крутой штуки. Предпринимательская сторона моей личности была полностью задействована.

Мы с Риком купили лекарство от простуды «Контак», которое выпускалось в растворяющихся капсулах, их мы опорожнили. Используя лезвие бритвы, мы смешали мескалин с пакетом горячего шоколада в порошке «Хершиз» и наполнили капсулы шоколадным мескалином. Я планировал называть свою цену: мескалин было не так-то просто достать в нашей школе. Но мой контроль качества был не таким, каким мог бы быть. Некоторые из ребят, которым я продавал капсулы, ничего не чувствовали. Остальные слегка обезумели.

Меня ни разу не поймали. Другие ребятишки могли сдать меня, но прежде, чем это случилось, школа выгнала меня за меньшее нарушение. Я был на своем обычном месте, с разворотом «Бриллиантовых псов» на коленях, крутя косячки. Я был так поглощен своей работой, что не заметил, как другие детишки разбежались. Я продолжал крутить, даже после того, как почувствовал руку заместителя директора на моем плече.

Я даже не поднял глаз. Я знал, что попал в беду. Но подумал, что со стороны школы было несправедливо отстранять меня от занятий на несколько недель. Может быть, они были рады избавиться от меня. По дороге домой я сел под мостом на Двадцатой авеню, выкурил косяк и сказал себе: «Я не вернусь».

В ту ночь у нас с мамой случился самый жуткий спор, который у нас когда-либо был. Травка была даже не моей травкой, сказал я ей.

Это было правдой! Я продавал наркотики, но меня не арестовывали за продажу наркотиков. К тому же, это не было так, что я принимал наркотики, а она нет. Она принимала. Я знал, потому что крал у нее наркотики. И я не пил литр водки за ночь — мне потребовалось еще несколько лет, чтобы докатиться до этого. В общем, я все еще был просто невинным ребятенком. К этому моменту, у меня был опыт секса и прихода, но и то, и другое было недавним событием. Я не пил много. Я не курил. Все курили сигареты, но только не я.

Этот ряд аргументов был забыт моей мамой. Она, должно быть, знала, что я все равно плохо учился в школе. В классе я не был сосредоточен. Я всегда рисовал, думал о музыке, писал маленькие абзацы, маленькие цитаты, небольшие однострочия. Но когда я сказал маме, что не вернусь, она начала кричать на меня. Я закричал в ответ, Сеси заплакала, и я пошел к другу — это часть истории, которую выдумали в фильме о Мотли Крю, но сделали из мухи слона, так что вот правда: в фильме я беру нож и вскрываю себе руку. Когда приедут копы, я скажу им, что моя мать порезала меня.

В реальной жизни я вышел из дома и, уходя, бросил кирпич в окно гостиной. «Увидимся позже! Вот тебе подарок на прощание».

Моя мама кричала мне вслед на всю улицу: она вызвала полицию. Я пошел к другу, взял нож и воткнул его себе в руку.

Мой друг сказал: «Какого хрена? Ты что, дебил?»

Я ответил: «Просто дай мне телефон».

Именно тогда я позвонил в полицию и сказал им, что мама порезала меня ножом. Я рассматривал это как опережающий удар. Но когда подоспели копы — если они вообще когда-нибудь приходили, к моему другу или к моей маме, — меня не было на месте, чтобы поговорить с ними.

Я спал на диване в подвале Рика. Мы не думали, что его родители будут возражать — у них было шестеро детей, так что их дом уже был психушкой. Но когда мать Рика появилась на верху лестницы, чтобы сказать мне, что на самом деле не возражает, я перешел улицу и переночевал у Джоэла. Я ночевал у Сэма и у Линды — ее мать могла бы содержать приют для блудных детей, для всех детей, которые там окажутся.

Я не пошел домой, и когда мое двухнедельное отстранение закончилось, я все еще не видел особой причины возвращаться в среднюю школу Рузвельта.

В любом случае, к тому моменту мне было слишком весело.