ЛОС-АНДЖЕЛЕС: ГЛАВА 12

Боб и Харлин приехали в гости на своем доме на колесах. Сейчас они жили в Палм-Спрингс, но по дороге домой собирались проехать через Лос-Анджелес, где у их дочери Рэйлин было прослушивание. Рэйлин хотела стать актрисой. Тогда она была совсем крошкой, но, по-видимому, она обладала реальными навыками, потому что нашла агента и пробовалась на роль в вестерне.

Им не нужно было спрашивать меня дважды, не хочу ли я прокатиться с ними. Я только что закончил рабочий день, у меня была грязь по самую задницу, когда я увидел их, и я даже не хотел тратить время на душ. Мне хотелось немедленно избавиться от Джерома. Как только я увидел их, тут же произнес: «Я увольняюсь. Я хочу поехать в Лос-Анджелес».

Странно, но Нона и Том сохранили мою спальню такой, какой она была в день моего отъезда, вплоть до дня смерти моей бабушки, после чего Том продал двойной трейлер.

В те дни можно было зайти в музыкальный магазин и спросить продавцов, есть ли у них какие-нибудь промо-постеры, которые они хотят выбросить. Иногда даже можно было заполучить картонную фигуру группы. Итак, у меня был постер «Frampton Comes Alive!» (прим. пер.: «Фрэмптон оживает!» концертный альбом Питера Фрэмптона), постер Аэросмит, постер Uriah Heep. У меня были плакаты Sweet, которые дядя Дон прислал из Лос-Анджелеса. А еще в музыкальных магазинах можно было купить вырезки: картонные копии музыкальных инструментов в натуральную величину. Я вырезал бас-гитару Лес Пол и повесил ее вверх тормашками на стену — и многое из этого все еще оставалось там годы спустя. Когда Мотли Крю готовилась выпустить « Theatre of Pain » — альбом с песней «Home Sweet Home», — я приехал из Лос-Анджелеса, чтобы повидаться с Ноной и Томом. Это было не самое лучшее время для меня, и я почувствовал ностальгию по своим бабушке и дедушке. То, как Нона и Том всегда держали перед собой чашки с кофе. Коричневые сигареты «More», которые курила Нона. Все ночи, которые мы проводили, играя в карты и Ятци (прим. пер.: азартная игра в кости). Так что, я вернулся домой и заснул в своей старой комнате, окруженный всеми своими старыми вещами. Было очень трогательно осознавать, что, хотя я больше никогда не жил с Ноной и Томом после того, как уехал с Бобом и Харлин, они сохранили это безопасное, гостеприимное пространство теплым для меня.

Было ощущение, словно я никогда и не уезжал.

Но я уехал. Когда Боб и Харлин отправились в Калифорнию, я уехал с ними.

Мы добрались до Бишопа, штат Калифорния, — не слишком далеко от границы штата с Невадой, — когда Харлин связалась с агентом и обнаружила, что Рэйлин пропустила прослушивание. Я не знаю, перепутали ли мои тетя и дядя даты, или продюсеры решили пригласить кого-то другого, или просто захотели пойти в другом направлении. Но они больше не спешили и решили потратить время на осмотр Йосемити (прим. пер.: национальный парк Калифорнии), который находился неподалеку. Они спросили, не хочу ли я пойти. Но я не смог бы добраться до Лос-Анджелеса достаточно быстро. Итак, снова остались я и мой бас — Нона и Том обещали прислать мою гитару вместе с некоторыми моими постерами. У меня была полная сумка одежды и несколько кассет. Я снова сел на «Грейхаунд». Но на этот раз автобус направлялся в Лос-Анджелес.

Шэрон встретила меня там, на углу Голливуд и Вайн, на той самой автобусной остановке, о которой мечтает Мэрилин Монро в фильме «Автобусная остановка». Здание Capitol Records — белая круглая башня, похожая на стопку пластинок в 45 оборотов, и одно из самых красивых сооружений на Западном побережье — находилось в полуквартале. Мой дядя Дон руководил всем процессом.

Это было все, о чем я мечтал с тех пор, как Дон начал присылать мне эти записи в Джероме.

Мне было восемнадцать лет. Я сказал себе, что к тому времени, когда мне исполнится девятнадцать, я подпишу контракт со звукозаписывающим лейблом Дона.

***

Дон и Шэрон жили в Нортридже, когда я переехал к ним, в трехэтажном доме с четырьмя спальнями в конце тихой тупиковой улицы, где была высажена аллея деревьев. Я был в восторге от этого места. Первое, что я заметил, войдя, это красивая плитка в коридоре. Цвета были такими глубокими, насыщенными и роскошными. Я никогда не был в доме, который был бы хоть чуточку таким же милым. Он был не слишком большим. Это не был дворец. Можно было бы ожидать, что президент Capitol Records будет жить в особняке. Но по сравнению с двойным трейлером Ноны и Тома, это было невероятно шикарно. Там располагался небольшой бассейн, боковой дворик, веранда со столом для пикника. За пределами этого выложенного плиткой подъезда весь дом был покрыт ворсистым ковром — зеленой ворсистой тканью, которую Рик всегда обливал спиртом и поджигал. Мишель была душкой — просто благочестивой мормонской девушкой. Она любила танцевать кадриль и играть на пианино, а еще любила шить. Она была фантастической. Но я не спускал глаз с ее брата. Я представлял, как он поджигает мои волосы, когда я сплю, и запирает дверь моей спальни на случай, если ему когда-нибудь придет в голову такая идея.

Дон и Шэрон были Джек Мормонами, что означало, что они курили и пили вино. У Дона был бар — они с Шэрон любили принимать гостей — и они наполнили его всеми мыслимыми сортами спиртного. У бара была полированная столешница с пластинками на 45 оборотов в минуту, которые Дон покрыл лаком. В доме также находилось несколько автоматов патинко (прим. пер.: игровой автомат, нечто среднее между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом), а у Дона была стена из пластинок высотой пятнадцать или двадцать футов. Тысячи и тысячи пластинок.

Я был на седьмом небе от счастья, но прежде чем я успел привыкнуть к этой обстановке, Дон и Шэрон перевезли нас в место, которое было немного лучше.

Теперь мы находились в Ла-Каньяде — «Каньоне», к северу от самого Лос-Анджелеса, — в просторном одноэтажном доме на ранчо, построенном большой семьей мормонов. В доме было двенадцать крошечных спален восемь на восемь, и Дон занял три или четыре из этих комнат, снес стены и сделал для нас огромную музыкальную комнату. Он поставил там свой бар с пластинками вместе с пианино Мишель. У нас был ковер от стены до стены — белый ворсистый, — который Рик сразу же начал поджигать. У нас была большая современная кухня и красивая столовая. Каждый вечер мы ужинали вместе.

Нона всегда прекрасно готовила. Моя мать всегда прекрасно готовила. А еще выяснилось, что и Шэрон великолепно готовит. Сидеть за ужином в составе этой большой, уютной семьи было чудесно.

Там, где мы жили, было очень зелено, очень по-сельски, за домом тянулись конные тропы, над нами возвышались горы Сан-Габриэль, а койоты, скунсы, опоссумы — даже случайные рыси — давали знать о своем присутствии. На нашем заднем дворе у нас располагался большой бассейн, теннисный корт и небольшой

гостевой домик. Вспоминаю, как дети прыгают в бассейн и выпрыгивают из него, едят хот-доги и пьют лимонад, а дядя Дон сидит без рубашки в шезлонге у бассейна. Насколько я помню, у него была первая татуировка, которую я увидел, — та, которую он сделал в армии. Тетя Шарон немного походила на мою маму, с большими голубыми глазами, которые были такими яркими, словно за ними горела свеча. Она безупречно одевалась — не думаю, что когда-либо видел ее без макияжа. Я видел фильм на 8-ми-миллиметровой пленке, в котором она курит, но я никогда не замечал, чтобы она курила в реальной жизни. Возможно, она была немного сдержанной, немного отчужденной с новыми людьми. Но с нами она была теплой, очень любящей — в ней не было язвительности и сарказма моей матери. В тете Шэрон ничто не отпугивало, и я любил ее. Но я равнялся на дядю Дона. Дон получил образование, которого не было у остальных членов моей семьи.

У Ноны и Тома не было паспортов. Они никогда не были в Нью-Йорке. Но Дон объездил всю страну и повидал изрядную часть мира. У него были черные волосы, громкий смех и широкая улыбка. Он излучал уверенность. В конце концов, он занимал должность президента, и я был немного в восторге от него и, возможно, смущен всеми новыми вещами, с которыми он пытался меня познакомить — не потому, что они мне не нравились, а потому, что мне было стыдно, что я вообще ничего не знал о них.

Олимпийские игры, к примеру. Я сидел в нашем кресле с гигантскими наушниками Дона на ушах и пел «Alice Cooper Goes to Hell» (прим. пер.: «Элис Купер отправляется в ад» — 9-ый студийный альбом Элиса Купера), когда Дон вошел и сказал: «Фрэнки, ты хочешь посмотреть Олимпийские игры?»

«Что это?» — спросил я. Честно говоря, я не знал. Я знал, что такое футбол, а в Ла-Каньяде впервые сыграл в теннис. Но это было признаком того, насколько провинциальным я был в те дни: Олимпиада просто не была тем, что когда-то появлялось. В некотором смысле это заставляло меня чувствовать себя аутсайдером. Кого я знал, так это Элиса Купера. Поэтому иногда я беспокоился о том, что не знаю, как вписаться в эту идеальную семью. Но потом я говорил нечто, что заставляло дядю Дона хихикать, или Шэрон подходила и говорила что-то утешительное, или Мишель просила меня помочь с чем-то, над чем она работала в мастерской, где она шила, и я вспоминал, что нет, я был семьей, и для меня было нормально иметь хорошие вещи и надежную крышу над головой. Это было далеко от того места, где я находился шесть месяцев назад, сидя в подвале Буббы, слушая группу Эдгара Винтера и просматривая девчачьи журналы. Это все еще немного раздражало, но мне было хорошо.

Дон взял меня под свое крыло и в других отношениях. Он помог мне устроиться на работу в музыкальный магазин «Мюзик Плюс» в Глендейле и разрешил мне ездить на работу на его пикапе F-150. У грузовика Дона сзади были толстые шины, крутые диски, а передняя часть была немного опущена. Я представлял, что я — большая шишка, разъезжая по округе в этой штуке, громкая музыка, походы в торговый центр. Иногда по дороге на работу я заезжал за своим боссом, менеджером музыкального магазина. Парню было, вероятно, двадцать три или двадцать четыре года, но для меня он казался взрослой авторитетной фигурой. У него были длинные черные волосы, и отсутствовала одна рука, что меня завораживало, и он слушал Майлза Дэвиса или еще кого-нибудь немецкую рок-группу. Иногда мы выкуривали косячки перед уходом, и он показывал мне то, чего я никогда не слышал: «Devo». Первый альбом Рамонес. Материал, который был быстрее и пикантнее, чем то, к чему я привык. На работе я слушал подряд альбомы АББы и ЭйСи/ДиСи. Я включал сольные песни the Raspberries и Эрика Кармена и поражался тому, насколько роскошными и зрелыми были эти песни: «No Hard Feelings», «Never Fall in Love Again», «All by Myself» (задолго до того, как Селин Дион записала каверы на них).

Много лет спустя я узнал, что Кармен обкрадывал Рахманинова. Это имело смысл: сильное классическое влияние. Но в музыке каждый у кого-то крадет.

***

Я тоже воровал, у Cheap Trick днем, когда практиковался снова и снова, пытаясь писать свои собственные песни, и из магазина грампластинок почти каждую ночь. Иногда, если появлялась особенно хорошая пластинка, я откладывал ее в сторону и позже ускользал с ней. Чаще я подделывал кассовые чеки и возвращался домой с лишними десятью или двадцатью долларами.

У меня была моя бас-гитара. И моя гитара. У меня не было усилителя, чтобы играть на их. Так что я воровал, пока не украл достаточно, чтобы купить такой же громкий, как усилители, которые были у Рика и Джоэла в Сиэтле. Теперь у меня в комнате был эквивалент Маршалл Хэлф-Стэк. У меня были плакаты, которые я принес домой из магазина, и несколько тех, которые я попросил Нону и Тома прислать из Сиэтла. У меня была подружка по имени Кэти, с которой я познакомился в магазине, и я тайком приводил ее в гостевой домик. Но Дон и Шэрон не были идиотами. Иногда они видели меня под кайфом, а как только я приобрел этот усилитель, вся округа услышала, как я играю на гитаре. Я делился с дядей Доном своими планами стать музыкантом, и теперь, когда я старше, чем он был тогда, я могу догадаться, о чем он думал: «Фрэнки, чувак. Ты такой громкий. И у тебя действительно есть эта мечта. Но никто не добивается успеха в этом бизнесе. Поверь мне, я знаю. Музыканты приходят и уходят. Есть у них хит, или нет. В любом случае, они заканчивают тем, что работают в «Севен-Элевен». Я единственный парень, который зарабатывает деньги».

Я говорил об этом со своими собственными детьми. Я говорю им, что они могут делать все, что им заблагорассудится. Я говорю им, чем бы они ни занимались, я поддержу их. Но, несмотря ни на что, у них должен быть бизнес-план. Им нужно пройти курсы. Они должны быть умными в финансовом отношении. У меня ничего этого не было. Я не окончил школу старшую школу. Я пытался играть хэви-метал, курил наркотики, работал в музыкальном магазине. Дон возвращался домой из офиса и слышал мою гитару за полмили. Я уверен, что у них с Шэрон было несколько ночных разговоров: «Я переживаю за Фрэнки. У него нет образования. Нет никакого запасного плана».

Они были бы правы. Запасного плана не было. Я был далек от Стадионного тура — и, как однажды заметил Бон Скотт, «Это долгий путь вверх, если ты хочешь играть рок-н-ролл».

Но я был ближе, чем в Сиэтле или Айдахо, и когда Дону и Шэрон, наконец, надоела травка, шум и пример, который я подавал маленькому Рикки — который в своем возрасте становился большим преступником, чем я когда-либо был — это было не самое худшее, потому что даже когда они выгнали меня, они убедились, что я знал, что они любят меня и что я не буду одинок.