БРИЛЛИАНТОВЫЕ ПСЫ: ГЛАВА 10

Я не начинал курить, пока мне не перевалило за сорок, и я не пережил развод.

До этого моя группа смеялась надо мной: я делал две затяжки, кашлял и тушил эту штуку. Во время развода сигареты стали способом справиться с тревогой, не выпивая. Я курил сигареты в течение четырех лет, и после того, как бросил, я подумал: «Бросать больше нечего, потому что я бросил все». По моему опыту, это разум над материей. Не нужно быть настолько сильным, чтобы бросить

что-либо. Ты должен этого захотеть. Ломка, конечно, болезненна. Но что нужно иметь, так это ответственность перед самим собой. Ты должен сдержать свое слово. Можно лгать другим людям, но не себе. Если веришь в высшие силы, это тоже пойдет на пользу.

***

Я жил по соседству с Парком Равенна, недалеко от Университетского района, в общей квартире в четырехэтажном здании. Я спал на матрасе, на полу в кладовой и развесил плакаты на стенах, чтобы было уютнее. Неподалеку находилось Зеленое озеро, а пешеходные тропы соединяли Равенну с Парком Коуэн, с «Севен Элевен» на одном конце и «Стоп’Н’Гоу» на другом. Оба были открыты всю ночь, и было много ночей, когда мы с Риком не спали до рассвета, прогуливаясь взад и вперед между ними.

Потом я переехал в квартиру, где подруга Джоэла, Ким, жила с кучей других детишек, которым по той или иной причине пришлось уйти из дома. Двухкомнатная квартира в Университетском районе, где все мы в любом случае хотели быть, гулять, рыться в комиссионных магазинах. У нас одновременно собиралось до десяти ребят, но было не слишком многолюдно, потому что мы постоянно бегали по всему городу, и когда мы все собирались там, это напоминало вечеринку.

Я начал тусоваться с Робом Хемпфиллом, который был басистом в другой хорошей рок-группе средней школы Рузвельта, Cold Daze. Мы вдвоем нашли длинные, классные шарфы, с которыми мы чувствовали себя Китом Ричардсом и Стивеном Тайлером. Мы покупали женские жилеты в этих комиссионных магазинах и женские пиджаки. Мы были такими худыми, что нам все подходило. Мы также могли разобрать одежду на части, разложить их и снова соединить вместе с помощью странных швов, булавок и нарукавных повязок. Это был пик глэма: «Бриллиантовые псы», Mott the Hoople, T. Rex. Вещи, которые не покидали меня на протяжении всего следующего десятилетия. Много лет спустя, когда я записывался с Мотли, я вспомнил «Future Legend» (прим. пер.: «Будущая легенда»), вступительный трек «Бриллиантовых псов». Первый трек на « Shout at the Devil » был моей попыткой стащить вступление Боуи. Я назвал его «In the Beginning» (прим. пер.: «В самом начале»).

Книги, которые я читал в то время, тоже остались со мной. В Университетском районе было так много книжных магазинов. Теперь их там нет, я уверен. Сам Университетский район был разрушен и восстановлен. Его больше нет в том виде, в каком я его знал. Средней школы Рузвельта больше нет — они сохранили римский фасад, но разрушили и перестроили остальное, так что эти величественные ступени — все, что осталось. Но больше всего я скучаю по книжным магазинам, потому что они казались мне почти вторым домом.

Мне нравился их затхлый запах. Я по-прежнему захожу в «Барнс энд Ноубл», где бы я его ни увидел, даже если «Барнс энд Ноубл» пахнет совсем не так, и выхожу оттуда с десятью или двадцатью книгами.

В те дни меня привлекали книги за прилавком: книги, которые чаще всего воровали в магазинах. Это были те же книги, которые я мог украсть. Мне нравился Берроуз, и я любил Буковски. По сей день, я тянусь к Буковски всякий раз, когда пишу. Открою одну из его книг и подумаю: «Воу, Никки. Ты должен сделать это сейчас, со своими оттенками и острыми, как лезвие, словами».

Еще одна вещь, которую я унаследовал от Буковски, — это моя любовь к сильным, притягивающим взгляд названиям: «Юг без признаков севера», «Истории обыкновенного безумия», «Записки старого козла», «Два вида ада». Названия, которые застряли у меня в голове, словно осколки стекла. Как автор песен, я сделал все возможное, чтобы соответствовать им: «Слишком быстро для любви», «Доктор Неболит», «Запусти мой пульс». Это тоже привлекает внимание. Гимны. «Театр боли» я взял от Арто, писателя-сюрреалиста, и его «Театра жестокости» — вариация на эту тему.

Нет ничего лучше хорошего гимна. Мне было за двадцать, когда я написал «Shout at the Devil», но «Shout at the Devil» объединила группу подростков. Это заставляло их чувствовать себя сильнее. Это заставило их захотеть восстать. Они становились самостоятельными эмоционально, интеллектуально, физически, сексуально, и я хотел дать им повод сказать: «Мне не нравится музыка мамы и папы! Мама одевается глупо, а папа — мерзавец, и это наш боевой клич: «Кричи на дьявола»!»

Это то, что T. Rex, Аэросмит и «Бриллиантовые псы» уже создали для меня. Это то, что Берроуз и Буковски писали для меня в то время.

Но мне приходилось работать, чтобы платить за квартиру, покупать книги, одежду, все пластинки, которые я хотел слушать, пока они совсем не износятся. Я работал посудомойщиком в греческом ресторане. Работал посудомойщиком на вокзале «Виктория». Потом меня повысили до салатного бара. С этой работой у меня появилась более выгодная позиция. Что я увидел, так это то, что половина людей, которых мы обслуживали, все же не доедали свою еду. Я брал нож и отрезал несъеденные концы от их стейков, пропускал мясо через мясорубку и складывал результаты в пятилитровое ведро. Потом я садился на автобус обратно в Университетский район, и все в квартире ели. Иногда мы ели гамбургеры утром, днем и вечером, смотря шоу «Рок-концерт Дона Киршнера», надеясь, что появятся the Raspberries  или New York Dolls, а в воздухе вокруг нас витал жир от гамбургеров и вонь из мясного ведра.

Рик проводил много времени в этой квартире, а я проводил много времени у него дома, слушая игру его группы.

Я проводил столько же времени с Робом Хемпфиллом. Ребята из его группы были на голову выше моих друзей. По крайней мере, они вели себя именно так. Это было интересное время в средней школе Рузвельта. В те дни басинг (прим. пер.: попытка объединения школ в США в 1950—1980-х годах путем принудительной перевозки черных детей в школы с большинством белых учеников и наоборот) был чем-то новым, поэтому здание недавно объединили, но во многих отношениях оно все еще оставалось изолированным. Дети из зажиточных районов, таких как Лорелхерст и Сэнд-Пойнт, ходили в школу, и там были настоящие классовые различия. Такие парни, как Роб Хемпфилл, из богатых кварталов, ходили в кожаных куртках. Такие парни, как Рик и Джоэл, не могли позволить себе кожаные куртки. Роб, тем не менее, уважал тот факт, что Рик и Джоэл были

музыкантами. Он приходил джемовать. Но его друзья, возможно, смотрели на нас свысока. Они, вероятно, видели в нас квази-хиппи, детей из хэви-метала, какими мы и являлись. Они курили гашиш, мы курили амброзию, а они задирали носы. У Cold Daze были меньшие усилители, чем у Pizazz. Они были не такими громкими. Хотя у них имелась музыкальная система, и это делало их более полноценной группой, чем Pizazz. Это означало, что у них мог быть вокал, и в результате они стали гораздо более популярными. Они были школьными группами в одной школе, так что соперничество было дружеским. Но под всем этим скрывалось настоящее напряжение.

Если я свободно перемещался между этими фракциями, то это было потому, что я очень быстро превратился из новичка в школе в того, кто вообще не учился в школе. Роб свободно передвигался, потому что даже среди богатых детей его считали состоятельным человеком. Его родители владели «Хемпфилл Ойл». У них был собственный парк бензовозов. Такие деньги сделали Роба своего рода аристократом в нашем мире. Роб был на год старше. Его волосы были почти такими же длинными, как у нас. В высших школьных кругах длинные волосы были еще одной вещью, на которую смотрели свысока. Я не могу себе представить, что говорили о нас друзья Роба, когда нас не было поблизости, но никто не осмеливался критиковать Роба.

Что касается меня, то я только что покрасил волосы в серебристый цвет. Это было то, что я увидел на плакате: у басиста Mott the Hoople Пита Уоттса была огромная копна серебристых волос.

«Как он это сделал?» — сказал я себе.

Ответ, который пришел мне на ум, это был не краситель. Это была аэрозольная краска. Идеальное решение, потому что краска практически превратила все мои волосы в солому. Это делало мои волосы жесткими — я мог манипулировать ими и придавать им настолько безумный вид, насколько позволяло мое воображение. Роб считал, что это было по-настоящему круто. Но именно таким и был Роб: по-настоящему крутым. Ему было на это наплевать. Он не был застенчив.

Он не был подавлен. Он любил хорошо проводить время, и это сближало нас. Он вел себя так, как будто ему нечего было терять, в то время как мне на самом деле нечего было терять. И еще одна общая черта, которая у нас была, —  это наш интерес к бас-гитаре.

Роб играл на бас-гитаре Гибсон-а-Лес Пол Рекординг, которая по форме напоминает гитару Лес Пол. Это не тот инструмент, который частенько видишь, но он произвел на меня впечатление. (Позже у меня появился один из них. Он выглядел гораздо лучше, чем звучал.) К этому времени я уже отчаялся обзавестись собственным басом. Я ходил в музыкальный магазин Броберга на Юниверсити-авеню и заглядывал в витрину.

Хороший бас стоил недешево. Даже не очень хороший бас был за пределами ценового диапазона того, кто едва поднялся с минимальной заработной платы.

Я даже не мог платить за аренду и жил с девушкой, с которой встречался. Но я принял решение: мне нужна была бас-гитара, и я собирался ее приобрести. Однажды после тренировки я спросил Джоэла: «Могу я позаимствовать твой гитарный футляр?»

«Зачем?»

Я бы ему не сказал. А просто ответил: «Я буду очень осторожен. Верну его тебе

сегодня вечером».

Я был осторожен, и он действительно получил его обратно — после того, как я отнес его к Бробергу.

Я вошел и завязал разговор с человеком за прилавком.

«Я гитарист. Я новенький в городе, и мне нужна хорошая работа». Мы немного поболтали, обсуждая группы, которые нравились нам обоим. Через некоторое время работник сказал: «Подождите, давайте я принесу Вам заявление».

Как только он ушел в заднюю часть магазина, я снял со стены Гибсон и сунул его в пустой футляр Джоэла. Я сделал это так быстро, что у меня было время собраться с мыслями, прежде чем мужчина вернулся. Используя вымышленное имя и поддельный адрес, я заполнил заявление. Затем я пожал мужчине руку и, как можно спокойнее, вышел из магазина.

В тот же вечер мы собрались у Рика. Я сиял от гордости, но никому не сказал бы, что сделал, пока вся банда не спустилась в подвал.

Наконец я открыл футляр.

«Зацените-ка мой новый бас», — воскликнул я.

Никто из других парней не улыбнулся. Они просто молча смотрели на меня.

«Фрэнк», — промолвил Рик. «Это не бас».

Я посмотрел вниз на Лес Пол — красивый золотой корпус.

«Посчитай струны», — вздохнул Джоэл. «Это гитара».

Они были правы, но я ничего не мог с этим поделать. Не существует способа вернуть украденную гитару.

Мне следовало бы сохранить ее. Лес Пол с золотым корпусом 1974/1975 годов выпуска — прекрасная вещь. Но я сразу же продал его паре братьев, которые играли в группе на другом конце города — они назывались Телепатами. Братья были панками, или кем там еще были «панки» в тот короткий промежуток времени между the Dolls и первым альбомом Рамонес. Грубые чуваки, с которыми я иногда тусовался, но мне заплатили достаточно деньжат — достаточно, чтобы купить настоящий бас, что я и сделал в музыкальном магазине, не в том, который я ограбил. Я купил черный Рикенбэкер, который был не таким крутым, как «топор» Роба Хемпфилла, но все равно был грозной штуковиной, которую я, в конце концов, обменял на Фендер. Но через несколько дней после того, как я приобрел этот бас, я разговаривал с гитаристом Роба — талантливым парнем, чье имя я не назову, потому что недавно я разыскал его (он агент по недвижимости), и он отрицал, что что-либо из этого когда-то происходило. Но это действительно произошло. Это случилось именно так:

«Золотой корпус?» — спросил гитарист. «Черт возьми, да, я куплю ее у тебя».

В ту ночь я вернулся к братьям. Они жили со своими родителями, и мне пришлось ждать, пока в доме не погаснет весь свет. Затем я прокрался через окно, спустился в подвал, где репетировали Телепаты, и выскользнул через заднюю дверь с Лес Пол. На следующий день я продал ее будущему агенту по недвижимости. Но это еще не конец истории, потому что на следующую ночь Телепаты пришли искать меня.

Моя девушка жила со своими родителями, поэтому у нее была спальня наверху, а у меня была маленькая комнатушка в подвале. Вся эта ситуация была немного странной, потому что родители девушки расстались — возможно, они даже развелись, — но ни у кого из них не было денег на переезд. У них также были свои спальни, и они оба работали на двух работах, и у них была дочь, которая вроде как ходила в школу, и еще один сумасшедший подросток внизу, в подвале, пытающийся научиться играть на басу «S.O.S.» группы Аэросмит — этим я и был занят, когда раздался звонок в дверь.

Братья были в ярости. У них оба вооружились ножницами, которые они держали будто ножи.

«Мы собираемся подстричь твои волосы, чувак», — вскрикнул один из них.

Другой спокойно произнес: «Ты украл нашу гитару».

Я дрался, как бешеный пес. У меня был красивый синяк под глазом и разбитая губа, но они так и не добрались до моих волос. После этого я недолго пробыл в Сиэтле. Поскольку состоялся концерт Роллинг Стоунз, который стал последней каплей.

Естественно, Стоунз выступали на арене. Цена была возмутительной: десять баксов. Никто из нас ни за что не заплатил бы столько, даже если бы шоу не было распродано (что и произошло). Но нам очень нравились Стоунз, и мы с Риком и группой других ребят пошли послушать то, что можно было услышать снаружи

Колизея. Это было нечто: у половины города возникла такая же мысль. Мы с друзьями сели в круг. У кого-то была травка, и я предложил завернуть ее. Но в те дни тридцать секунд, которые мне требовались, чтобы скрутить косяк, были также временем, которое нужно было копу на лошади, чтобы подъехать и арестовать меня.

Это произошло так быстро, что у меня все еще кружилась голова несколько часов спустя.

«Мы все такие: «Что, блин, стряслось?» — рассказал Рик, когда я увидел его в следующий раз.

«Это была даже не твоя травка!» — воскликнул Джоэл.

Но за несколько дней, прошедших с тех пор, как я их увидел, я снова принял решение.

Пришло время распрощаться с Сиэтлом.