ДЖЕРОМ: ГЛАВА 6

В те дни в Джероме был светофор на пересечении Мейн-стрит и Линкольн-стрит, которые являлись главными улицами города.

Это был единственный светофор в Джероме, штат Айдахо.

Главная улица проходила через парк, где зависали все дети. Время от времени я проезжал мимо на своем велосипеде. На южной стороне парка, где тусовались длинноволосые ребятишки, я чувствовал запах травки. Я не ощущал такого запаха в воздухе с тех пор, как жил со своей матерью. Но у крутых парней была куча неприятностей, потому что Джером был таким маленьким — все знали о делах друг друга — и половина людей в городе принадлежала к Церкви Святых последних дней. Эти мормоны были добропорядочными людьми, трезвенниками. Они даже кофе не пили.

Нона и Том тоже вели праведную жизнь, но они не посещали церковь.

Том смешивал проповедников с политиками. По его словам, все они были мошенниками, или их было так много, что они портили представление о религии для всех остальных. Это немного выделяло его в городе, который также был полон пресвитериан, методистов, баптистов и назарян. Были и католики, которые приезжали сюда на лето. Рабочие-мигранты говорили по-испански и

жили в простых одноэтажных домах на две семьи на окраине города. Осенью, когда сбор урожая был закончен, они двигались дальше.

Если не считать этих рабочих-мигрантов, Джером был самым белым местом в мире. Самое замкнутое сообщество, какое только можно себе представить, где в год в школе было не больше одного новичка.

Я уже привык быть новичком, но все равно чувствовал себя неловко.

В этом возрасте все испытывали неловкость. Впервые я начал чувствовать себя неуютно в своей собственной шкуре. Я был убежден, что буду выглядеть лучше, если просто отращу длинные волосы. Но Том и слышать об этом не хотел. Дай моим бабушке и дедушке волю, я бы шел по жизни со стрижкой под ежика. В конце концов, мы условились на чем-то, что выглядело как стрижка «под горшок», с челкой, которая спускалась до бровей, но я был почти уверен, что она смотрелась отвратительно. Вспоминая сейчас свою фотографию в выпускном альбоме, я понимаю, что был прав.

Затем, в довершение всего, у меня появились очки.

Сегодня у меня есть очки для чтения, очки для дальности и очки на случай, если я потеряю свои старые очки, что случается чаще, чем раньше. Но особенно я ненавидел эти очки в металлической оправе, из-за которых я выглядел затворником.

Хорошей новостью было то, что в конце учебного года мы переехали в Джером. У меня было несколько месяцев, чтобы освоиться, прежде чем начать ходить в школу. Надеясь, что осенью я начну играть в футбол. А пока у меня было все лето, которого я с нетерпением ждал.

Здесь, в Вайоминге, было бы не очень хорошей идеей перепрыгивать через чей-то забор и отправляться на охоту. Но в Айдахо, в семидесятые годы, это не имело большого значения. Мы с Томом могли просто выехать за город, и если мы видели уток, перепелов или фазанов, мы съезжали на обочину, перепрыгивали через забор и ловили пару птиц. Мы часто делали это летом и осенью. Мы могли и зайцев подстрелить, и в Джероме не нужно было платить за картошку. В те дни выращивание картофеля было  самым главным, хотя молочное производство находилось на подъеме и, в конце концов, заняло его место, и фермеры оставляли внешние края своих полей непахаными. Можно было копать самим и набивать мешок, чтобы хватило на всю зиму.

Том также учил меня вождению, либо на «Эль Камино», либо на оранжевом «Датсуне-510» Ноны. Никто из нас этого не знал, но такие автомобили, как «Датсун», стали поворотным моментом для страны. Приближалось появление американских масклкаров. В 1973 году нефтяной кризис был не за горами. Это был год Уотергейта и Роу против Уэйда, а также год, когда последние американские боевые части покинули Вьетнам. Шестидесятые закончились, инфляция была высокой, Никсона только что переизбрали, и начинался стальной кризис — это было началом конца

американского производства, каким его знали все. Медленный конец определенного образа жизни американских «синих воротничков». Но 1973 год был также годом выхода первого альбома the New York Dolls.

The New York Dolls — величайшая группа по моему мнению. Их одежда. Их подача.

Многое сформировало Мотли Крю: ранние альбомы Аэросмит, Cheap Trick, the Raspberries, Wings, Элиса Купера, Секс Пистолз и Рамонес. Но New York Dolls были культовыми — их яркое «Пошел ты». Я создал себя по образцу Джонни Тандерса, пытаясь взять нечто среднее между ним и Безумным Максом. Вот почему я вычесывал свои волосы: я изо всех сил старался выглядеть как Тандерс.

Но мне не известно, знал ли кто-нибудь за пределами Нью-Йорка, кем был Тандерс в то время.

Это немного похоже на поговорку: «Историю пишут победители». В рок-н-ролле историю пишут парни из колледжа. Если вы читаете только «Pitchfork», у вас может сложиться впечатление, что в семидесятые все слушали только такие группы, как Pere Ubu. На самом деле, все слушали Пинк Флойд, Bachman-Turner Overdrive, Роллинг Стоунз, Лед Зеппелин, Блэк Саббат и Journey. Они слушали такие группы, как Sweet, Slade, Дип Перпл и Фри (я любил многие из этих коллективов), и вряд ли кто-нибудь слушал Pere Ubu. Никто ни в одном месте, где я когда-либо жил, даже не слышал о Pere Ubu. Миру потребовалось много времени, чтобы наверстать упущенное, и теперь, возможно, никто не помнит такие группы, как Cactus и Uriah Heep. Но если вы хотите знать, как на самом деле звучали семидесятые, то это звучание тех групп, Steely Dan и целого ряда диско. Если посмотреть на реальные цифры, то даже Секс Пистолз не имели и близко того влияния в реальном времени, которое они имели позже.

(За исключением, может быть, Англии, которая помешана на стиле в отличие от нашей более крупной и неуклюжей страны.)

Все это происходило, и все это формировало и изменяло мою жизнь. Но в

возрасте четырнадцати лет я совершенно ничего не замечал. Мне нравился «Датсун», потому что в нем было легче ездить по кругу, чем в «Эль Камино» Тома: завести двигатель, сбросить сцепление, крутиться. У меня был и новенький велосипед — десятискоростной с работающим спидометром, который я считал нереально крутым.

Но на каком-то уровне, даже далеко-далеко в глуши, думаю, я должен был осознавать, что все меняется. Я чувствовал беспокойство так, как не чувствовал раньше. В Энтони я был слишком мал, чтобы заметить тесноту города. Но я понимал, что Джером был маленьким. Это была идиллия. Но что-то в этом задело меня за живое.

Я бы не смог сформулировать это в то время — ни Ноне, ни Тому, ни

даже самому себе, — но я осознал, что должен выбраться.

Большая часть этого была связана с дядей Доном и с записями, которые он

начал мне присылать. Но отчасти это связано с тем фактом, что я художник,

а художник немного похож на человека, родившегося без кожи. Ты чувствуешь все. Затем ты взрослеешь, и твоей работой становится ощущение и интерпретация мира. Джексон Поллок сделал это, фактически помочившись на весь свой холст. То же самое мы проделывали с манекенами, бензопилами и презервативами, которые наполняли фальшивой кровью.

***

Дядя Дон был женат на маминой сестре Шэрон. Будучи подростком, Дон работал в музыкальном магазине своего отца в Санта-Крус. Однажды путешествующий продавец пластинок спросил его: «Ты когда-нибудь думал о продажах?»

Дядя Дон не думал, но именно этим он в итоге занимался, работая на Capitol Records. У Capitol были the Beatles. У Capitol были the Beach Boys. Дон быстро поднялся по служебной лестнице, вплоть до вице-президента, пока в семидесятых годах не стал главой лейбла. Но каким бы занятым Дон, должно быть, ни был, он нашел время, чтобы присылать мне посылки: альбомы таких артистов Capitol, как Джон Леннон, Пол Маккартни и Wings, группы Стива Миллера, Боба Сегера, Джо Саута и the Sweet. Иногда Дон присылал кассеты. Иногда он присылал альбомы. Альбомы были лучше, потому что я мог погрузиться в картинки и буклеты к ним, которые я читал — и перечитывал снова и снова — до самого низа.

Вот как выглядели эти группы. Вот как выглядел текст песни, написанный на странице. И для создания альбома потребовались продюсеры, а также инженеры, арт-директора, дизайнеры, фотографы, типографы, тонировщики и печатники.

Я любил рисовать, я любил писать, и мне всегда удавалось на несколько часов погрузиться в истории, которые я сам сочинял. Теперь мои истории стали все больше и больше походить на тексты песен. Мне никогда не приходило в голову играть на каком-нибудь инструменте. У нас в доме никогда не было ни пианино, ни гитары. Так что я не знал, что мне делать с этими историями. Я просто знал, что по какой-то причине чувствовал непреодолимое желание написать их.

Я также чувствовал непреодолимое желание покупать пластинки, потому что, сколько бы Дон ни присылал, этого всегда было мало. Пластинки стоили пять или шесть баксов — записи Capitol стоили 5,98 доллара — и это были большие деньги, когда минимальная зарплата составляла менее двух долларов в час. Я отправлялся на охоту за дождевыми червями, наполнял коробку за коробкой и ходил от двери к двери по всему нашему району, чтобы продать их в качестве приманки. Так я познакомился с Аланом Уиксом, который стал моим первым другом в Джероме.

Алан провел лето 1973 года, подстригая газоны, и именно этим он занимался, когда я с ним познакомился. Я шел со своими червями и помахал рукой, он помахал в ответ, а в этом возрасте связи могут формироваться очень быстро:

«Тебе нравятся the Eagles?»

«Как ты можешь не любить the Eagles?»

Вот так я и обрел своего первого друга в Джероме.

Мы отправлялись на нашей десятискоростной машине в парк — это было медленное путешествие, езда по кругу, а по пути мы обязательно встречали других ребятишек — и ехали рыбачить на Снейк-Ривер. Тогда, в Айдахо, можно было получить «временные» водительские права в возрасте четырнадцати лет. В пятнадцать лет можно было получить права без каких-либо ограничений. Но если тебе было четырнадцать, ты мог взять машину. Технически, на пассажирском сиденье должен был сидеть взрослый, но никого в Джероме, похоже, это не заботило. Время от времени Нона отпускала нас куда-нибудь на «Датсуне». Мы накатывали круги на берегу Снейк, а однажды чуть не свалились в реку. Всю дорогу домой я не мог перестать думать о том, что мне пришлось бы либо рассказать об этом Ноне и Тому, либо собрать сумку, отправиться в путь и исчезнуть.

Был и другой случай, когда мы едва избежали катастрофы. Пожилая дама жила через дорогу от дома Алана. Она была вдовой, и если у нее когда-либо и были дети, то они выросли и уехали. Но у нее была большая лужайка, где она позволяла нам играть в футбол. Она угощала нас печеньем. Она всегда была мила, платила Алану за то, чтобы он подстригал траву, и позволяла мне копаться у нее во дворе в поисках дождевых червей. Мы постоянно ходили туда, и однажды поздно вечером — уже стемнело, но мы все еще играли в догонялки — брат Алана Дэррин вышел из дома Уиксов с пневматическим пистолетом.

У Алана было два младших брата — Трейси и Дэррин, которым было около семи-восьми лет. Трейси был там же, где и мы, играл со своей моделькой автомобиля под уличным фонарем, а Дэррин был босиком, в шортах. На нем не было рубашки, а пистолет торчал из-под пояса, в ковбойском стиле. По какой-то причине он решил выстрелить в уличный фонарь.

Он вытащил пистолет и первым же выстрелом попал в цель. Из парня вышел бы отличный ковбой. Повсюду было стекло. Все мы бросились бежать. Я наехал прямо на модельку автомобиля Трейси и раздавил ее, и мы вчетвером ввалились в дом Алана. До смерти напуганные тем, что копы придут и схватят нас, мы все спрятались по разным углам.

Я не думаю, что мама Алана, миссис Уикс, солгала бы копам. Уиксы были хорошими, трудолюбивыми членами Церкви Святых последних дней. Мистер Уикс работал на заправке, как и Том. Он продавал там дождевых червей картонными коробками, пытаясь заработать четвертак здесь, четвертак там. Товар вызывал большое доверие, и дождевых червей мистера Уикса постоянно крали, вероятно, кто-то из соседской детворы. (Но я, если вам интересно, никогда.) Он продолжал продавать их или пытался продавать, потому что честность была просто его натурой. Он удивлялся каждый раз, когда обнаруживал, что не все живут одинаково по совести.

Ну, мы уже почти успокоились, когда прибыли копы. Они постучали в дверь. Открыла миссис Уикс. Мы слышали, как она сказала: «Дэррин и Трейси спят. Я не знаю, где Алан, но ему лучше быть дома к комендантскому часу».

На самом деле, Дэррин и Трейси прятались в ванной. Миссис Уикс этого не знала, а мы никогда ей не рассказывали, и нас так и не поймали. Но после этого я, вероятно, пару дней держался подальше от дома Алана, потому что в следующий раз, когда я был там, все битое стекло было сметено, а когда я поднял глаза, то увидел, что уличный фонарь починен.

***

Джером, может, и был маленьким, но в нем был центр города, с «Джей. Си. Пенни», «Уэстерн Авто», «Дейри Куин» и парой аптек. Бабушка Алана работала в «Макклири», где был настоящий старомодный автомат с газировкой, круглые табуретки и прилавок в форме полумесяца. Она жила над магазином, работала поваром на заднем дворе, пекла пироги, а мы с Аланом ходили туда потусить и пили молочные коктейли.

«Макклири» была аптекой маленьких городов прямиком из пятидесятых. Они запаслись почти всем необходимым: одеждой, инструментами, журналами и дешевыми романами. Они даже продавали пластинки. Я купил кассету Пинк Флойд «Dark Side of the Moon». Мы с Аланом бесконечно слушали «Money» на магнитофоне, который работал от батареек, его можно было взять с собой из дома. Я почувствовал басовую партию в этой песне на интуитивном уровне. Примерно в то же время я впервые услышал Дип Перпл — «Smoke on the Water», однажды прозвучавшую на радио Ноны — и композицию Chicago —  «Saturday in the Park». Спустя несколько месяцев после этого я чем-то занимался в своей комнате, и Нона окликнула меня: «Эй, Фрэнки, этот парень, который тебе нравится, Питер Купер. Его показывают по телевизору».

Я понял, о чем она. У меня не было ни одного альбома Элиса Купера, но я был заинтересован в нем, поэтому я выбежал прямо по коридору в комнату, где стоял наш телевизор. У нас был маленький телевизор на одной из небольших подставок, которые можно было катать по комнате, и там, на «Шоу Мерва Гриффина», я впервые увидел Джина Симмонса из Kiss.

Не Элис Купер. Но Симмонс тоже был интересным. Он был принаряжен, при всем параде, со всем этим гримом, в больших ботинках, с дьявольскими рогами, торчащими из его плеч, просто для полного устрашения.

Мерв спросил его: «Ты летучая мышь?»

«Да», — прорычал Симмонс. «На самом деле, я — воплощение зла».

Он искоса посмотрел на зрителей Мерва.

«Кстати, некоторые из этих щек и шей и впрямь хороши», — отметил он.

Затем он зашипел и высунул свой очень длинный язык.

Это было глупо, чересчур, и гостья, сидевшая рядом с Симмонсом, — пожилая комедиантка по имени Тоти Филдс — закатывала глаза и ничего из этого не замечала.

«Твоя мама сегодня это смотрит?» — спросила она. «Разве не было бы забавно, если бы при всем этом он был просто милым еврейским мальчиком?»

Вы можете сами посмотреть перепалку — она есть на YouTube, и сейчас это выглядит так же нелепо, как и тогда. Но потом вышла вся группа.

Они играли «Firehouse», и даже если «Firehouse» — это переписанная «All Right

Now» от Free, это все еще замечательная песня. Действительно не поспоришь с этой последовательностью аккордов.

Это было не просто осмыслить. Мне не нравился образ Kiss. И неприязни я к нему не испытывал. Я никогда не был одержим, как некоторые другие мои друзья. Для других детишек моего возраста Kiss стал эквивалентом «Могучих рейнджеров» семидесятых. Они обзавелись ланч-боксами с Kiss, а позже — и татуировками с ними. Я уделял больше внимания их манере написания песен, чем чему-либо еще, и это забавно: однажды мы были со-хедлайнерами с Kiss, и я играл нашу песню «Ten Seconds to Love». Я был действительно погружен, толпа сходила с ума, и вдруг я понял: «Воу. Я скопировал эту песню с «Calling Doctor Love»!»

Это была та же последовательность аккордов, и мы были в том же туре, и я не осознавал, насколько глубоким было их влияние на меня. Но я был там, делая с Kiss то же самое, что Kiss делали с Free, даже не осознавая этого.

Пока не появились Kiss и Элис Купер, музыка становилась все мягче и мягче. Джим Кроче, Джеймс Тейлор, Bread. Мне нравились эти тексты и мелодии. Но более тяжелые вещи, которые я начал слушать, заставили меня двигаться дальше. Я включал их все громче и громче дома — и громкость начала вызывать проблемы, потому что наш дом представлял из себя двойной трейлер.

Наблюдать за тем, как Том собирает два трейлера вместе, было увлекательно. Он сделал ступеньки и залил бетоном подъездную дорожку. Он построил небольшой сарай для работы и поставил забор вокруг заднего двора. У меня была собачья будка на заднем дворе для Барнаби. У Ноны был сад с фруктами и овощами, которые она любила выращивать. Это было милое местечко — трейлеры были белыми, и Нона всегда следила за тем, чтобы они были безукоризненно чистыми, как и наш двор. Но он был невелик. У нас имелась кухня, гостиная, небольшая прачечная и две спальни в задней части дома, а стены между этими комнатами были тонкими, поэтому всякий раз, когда я включал музыку погромче, Том начинал кричать: «Фрэнки! Выключи это коммунистическое дерьмо!»

Именно тогда до меня дошло: «Если у меня когда-нибудь появится подружка, я мало чем смогу с ней здесь заняться».

Но когда у меня, наконец, появилась девушка, все было совсем не так.

Ее звали Сьюзи. У нее были очки в металлической оправе, как у меня. И также милая улыбка. Ее отец в шутку называл ее «Смурная Сью», но она вовсе не была смурной со мной, может быть, просто немного неловкой. Но, опять же, я сам был малость застенчив и неловок — и это было прекрасно, потому что казалось, что у нас было все время в мире, чтобы узнать друг друга получше.

Этим мы и занимались во время прогулок, до «Дейри Куин», которая находилась в конце Мейн-стрит, и до бейсбольных полей сразу за ней. Это было похоже на ожившую картину Нормана Рокуэлла, буквально Мейн-Стрит, США. Мама Сьюзи водила школьный автобус. Ее отец работал на заводе по розливу молока. Я говорил со Сьюзи о Ноне и Томе, о моей сестре Селии и о том, как я скучал по ней, потому что она жила так далеко. Иногда мы держались за руки, может быть, целовались, и весь мир внезапно казался наэлектризованным, одурманенным и диким, хотя, оглядываясь назад, это кажется очень здравым — и так оно и было.

Отец Сьюзи не ходил в церковь. «Я поклоняюсь Богу на горе», — говорил он. Но мама Сьюзи посещала Назаретскую церковь. Иногда мы ходили с ней. Было много пения гимнов, но я не знаю, произвели ли эти гимны какое-то впечатление. Что я больше всего помню, так это застенчивость, мою и Сьюзи, когда она сидела на скамейке рядом со мной. Смущение от того, что меня видели на публике с моей «девушкой». Но также и гордость, потому что девушке, которая мне нравилась, казалось, нравлюсь я.

Джером и Туин-Фолс находятся в одной и той же долине Айдахо — Волшебной Долине. Раз в месяц все Назаретские церкви в Волшебной Долине отправлялись на роликовый каток в Туин-Фолс. Мы со Сьюзи поехали вместе, хотя я плохо катался на коньках и в основном держался за стену. Мы также ходили в кино, в Джероме один кинотеатр, — кинотеатр с одним экраном на Мэйн-стрит, по соседству с банком. Мы держались за руки. Иногда мы ходили в боулинг. И была пластинка, которую мы слушали все время: песня Seals and Crofts под названием «Diamond Girl» (прим. пер.: «Бриллиантовая девушка). Это стало нашей летней песней.

Двенадцать лет спустя, когда мы записывали третий альбом Мотли Крю, я попытался найти отличный кавер. Мы попробовали «The Boys Are Back in Town» группы Thin Lizzy — отличная песня, но у нас ничего не получилось. Мы попробовали песню Элтона Джона «Saturday Night's Alright», но и она нам не понравилась.

Потом я сказал: «Бриллиантовая девушка» от Seals and Crofts.

Все остальные участники группы сказали: «Совсем долбанулся. Это даже не

похоже на рок-песню!»

Мы ее отрепетировали. Другие ребята были правы — это не было песней для Мотли Крю. Мы сделали кавер на песню «Smokin’ in the Boys Room» группы Brownsville Station вместо нее, и эта песня того же года, что и «Diamond Girl» (1973), стала первым хитом Мотли, попавшим в ТОП-40. Она прошла весь путь до 3-го места в чартах. Но иногда я задаюсь вопросом, что бы произошло, если бы я настоял на своем, на «Diamond Girl».