ПРОСТО ДЕТИ: ГЛАВА 3

Это, в буквальном смысле, лодка, на которой мы прибыли…

Мои бабушка и дедушка по отцовской линии, Серафино и Фрэнсис, родились и поженились в Калашибетте, древнем городе в центре Сицилии, и мой дедушка отправился на этом корабле — «СС Перуджа» — в Нью-Йорк в 1906 году. Фрэнсис только что родила моего дядю Карло, вдвоем они приехали через месяц и все оказались в Калифорнии. Серафино работал в «Американской Консервной Компании», и в 1918 году (в год рождения моего отца) они жили на Кейс-стрит в центре Сан-Хосе — в том же доме, что и тридцать лет спустя, когда Серафино скончался.

Со стороны моей матери у моего народа были такие имена, как Калеб, Кетура и Эзра. Такие имена, как Теодосия, Темперанс и... Я не выдумываю — Зоровавель. Они были пилигримами, как Саймон Хойт, который эмигрировал из Дорсета, Англия, в начале семнадцатого века и поселился в Колонии Массачусетского залива. Правописание еще не было стандартизировано, так что в моем прошлом также были Хайты, Хэйты и Хаятты. Хэйты — мои непосредственные предки по материнской линии. Они отправились на запад, присоединились к Церкви Иисуса Христа Святых последних дней и поселились в стране мормонов. Мой дедушка, Хортон Девитт Хэйт родился в штате Юта в 1907 году в местечке под названием Антимони.

Хортон был первым мужем моей бабушки Ноны. Том — человек, которого я знал как своего дедушку, — был вторым мужем Ноны.

У Хортона и Ноны было трое детей: Харлин, Шэрон и моя мать, Дианна — малышка, любимый ребенок в семье. Все девочки родились в Туин-Фолс, штат Айдахо, и когда Харлин было семь, а моей матери около двух, работа привела семью в Калифорнию. Они приземлились в Санта-Круз, где Хортон и Нона развелись. Вскоре после этого, в 1951 году, Хортон умер.

Дианне было одиннадцать. По слухам, она была сумасбродной еще до смерти Хортона. Моя мать была красивой и мечтательной — и, судя по всему, она была упрямой, решительной, и ее невозможно было контролировать или утихомирить. В четырнадцать или пятнадцать лет она начала убегать из дома. Нона не знала, где она. Не знала, в порядке ли Дианна и жива ли она. А потом, в девятнадцать лет, объявилась моя мать с моим отцом на буксире.

***

Мой отец вступил в армию за четыре недели до нападения на Перл-Харбор, так что, возможно, он вскоре после этого уехал. Возможно, он сражался, но я не знаю, где именно. В какой-то момент, когда он еще был на службе, он съездил домой и женился на женщине по имени Аделина. К тому времени, когда он был отстранен, в декабре 1945 года, они были женаты два года, но были ли у него дети от этого первого брака или нет, я тоже не узнал. Первые сорок лет его жизни для меня загадка.

Что я точно знаю, так это то, что Фрэнк Феранна был в два раза старше моей матери, которой было девятнадцать в день моего рождения, 11 декабря 1958 года.

В некоторых семьях, я полагаю, оливковой кожи Фрэнка — его сицилийского происхождения — было бы достаточно, чтобы вызвать определенное смущение. (Можно только представить, что сказал бы Зоровавель?) В некоторых семьях одна лишь разница в возрасте вызвала бы скандал.

Но у этой ветви моей семьи было что-то нетипичное. У отца Хортона, например, были кое-какие проблемы с законом: растрата, возможно, ограбление банка. Это не совсем ясно, но он попал в какую-то неприятность и провел некоторое время в тюрьме, а когда вышел оттуда, то не вернулся к своей семье. Он ушел и создал новую, а нашу оставил в прошлом.

Хэйты знали бы, как вытерпеть запах скандала.

По факту, Нона была старше Тома, человека, за которого она вышла замуж после смерти Хортона, — совсем немного старше, на шестнадцать лет. Когда Том был маленьким, Нона с ним нянчилась. Когда он вырос, пошел в армию и был размещен в Форт-Орде, в заливе Монтерей, они встретились снова.

Так что разница в возрасте тоже не была в новинку.

Или, может быть, Нона просто была счастлива, что Дианна вернулась целой и невредимой.

Как бы то ни было, моя мать снова была дома — целая, невредимая и беременная. Сразу же вокруг меня поднялась шумиха. Мама выбрала несколько имен, но Фрэнк настоял, чтобы меня назвали в его честь. Должно быть, он был непреклонен — то, как мама рассказывала об этом в последующие годы, я представлял его в гневе, сдирающим вещи со стен, — и, разумеется, он добился своего: я стал Фрэнклином Карлтоном Феранна-младшим. Но того, что сына назвали в его честь, было недостаточно, чтобы удержать Фрэнка-старшего дома. К тому времени, когда я достаточно повзрослел, чтобы понять, что происходит вокруг меня, он оставил нас с матерью.

По крайней мере, я так думал довольно долгое время. Правда в том, что все гораздо сложнее. С правдой всегда так — по крайней мере, в моей семье. Правда в том, что у Фрэнка и Дианны был еще один ребенок, сестра, которую я никогда не знал.

Жизнь Лизы тоже загадка. Должно быть, я недолго знал ее ребенком, но это было так давно. Я был слишком молод, чтобы запомнить. В первый раз, когда я по-настоящему увидел Лизу, она лежала в своем деревянном гробу. Это был детский гробик, потому что моя сестра, которой было тридцать девять лет, когда она умерла, была очень маленьким человеком. Она родилась слепой и с синдромом Дауна. Теперь у меня есть ее церковные туфли — маленькие белые туфельки, которые она надевала раз в неделю в течение очень долгого времени. На них нет ни царапины, потому что она вообще не могла ходить.

У нее было идеальное лицо. Совсем без морщинок и совершенно ангельское. Даже с закрытыми глазами смотреть на нее было все равно, что смотреть в зеркало. Мы были так похожи. Стоя там, в похоронном зале, я был полон сожалений. Накануне вечером я позвонил своей матери, и у нас с ней состоялся один из наших ужасных разговоров.

«Почему я не виделся с ней? Почему мы никогда не навещали ее?»

«Мы не могли с ней видеться», — ответила моя мать. «Ее очень расстраивало, когда мы приходили».

Но в похоронном бюро я встретил человека, чьи родители заботились о моей сестре.

«Это неправда», — сказал он мне. «Она знала о тебе, любила тебя и скучала по тебе, и спрашивала о тебе».

Другое, из того, что рассказывала мне мать, не могло быть правдой — начиная с ее второго имени: Лиза Мария. По словам мамы, мою сестру назвали в честь дочери Элвиса. Но Лиза Мария Пресли родилась в 1968 году. Лиза Мария Феранна родилась в 1960 году.

По большей части это не особо и важно — маленькая ложь или плохая память. Но раз это была ложь, мог ли я поверить чему-либо еще, что мне рассказали о Лизе? Когда я думаю об этом, мне приходят на ум слова моей тетушки Харлин: «Мы с твоей матерью никогда не ссорились. Она и твоя тетя Шэрон тоже ладили. Мы втроем отлично уживались, если не считать того факта, что твоя мать не рассказывала правды — ни о чем»

***

Вот рецепт на случай, если вам захочется приготовить свою собственную рок-звезду дома:

* Возьмите ребенка. Чем более впечатлительного и творческого, тем лучше.

* Добавьте нотку пренебрежения или жестокого обращения и щедрую порцию одиночества.

* Если у вас есть другие братья и сестры под рукой, подвергните их такому же обращению и позвольте ребенку наблюдать.

* Энергично встряхните и дайте настояться.

Это приблизительная формула, уверен, есть и другие. Но из того, что я видел в свое время в окопах рок-н-ролла, это хорошая отправная точка.

В моем случае, я произвел расчеты. Это выглядит так: Лиза родилась на 11 ноября, за месяц до моего второго дня рождения. Согласно тому, что я узнал после ее смерти, она оставалась с нами еще десять месяцев. Достаточно долго, чтобы я узнал ее и полюбил. Достаточно долго, чтобы заметить ее отсутствие. Насколько можно было понять, однажды моя сестра просто... исчезла. Кто сказал, что подобное не могло произойти и со мной?

И, конечно же, исчезновение Лизы произошло не само по себе, мой отец тоже исчез.

На протяжении всего моего детства я представлял, что Фрэнк бросил нас после моего рождения. Очевидно, я ошибался. Он был рядом в начале 1960 года, когда моя мать снова забеременела. Он был здесь в ноябре, когда родилась Лиза. И он все еще был рядом, десять месяцев спустя, когда Лизу забрали жить к семье, которая в конечном итоге заботилась о ней.

Это была не та история, которую я слышал в детстве.

Когда я спросил об этом Харлин, меня удивило, что у нее и ее мужа, Боба, который был там в то время и до сих пор там, остались приятные воспоминания о моем отце.

«Фрэнк был красив», — сказала тетушка Харлин.

«Он был невероятно талантливым художником», — добавил дядюшка Боб.

Харлин и Бобу сейчас за восемьдесят. Они живут в Айдахо, и в первый год COVID-19 я вообще не мог их увидеть, но мне нравилось разговаривать с ними по телефону. Они оба были довольно сообразительны, и после шестидесяти с лишним лет брака превратили свою старую привычку заканчивать предложения друг друга в искусство.

«Все, что ты слышал о нем, — ложь»

«Ну, Боб, мы этого не знаем».

«Мы знаем то, что он был по-настоящему замечательным человеком, действительно талантливым, невероятно...»

«Он нам действительно понравился».

«Твои родители могли бы приехать и навестить нас», — сказал Боб.

«У нас был новый дом с очаровательным внутренним двориком, построенным сзади, со скамеечками, приподнятыми цветочными клумбами и всяким таким. Все это придумал твой отец. Я не могу вспомнить, чем он зарабатывал на жизнь. Должно быть, он был архитектором. Он мог взять карандаш и бумагу и нарисовать все на свете. Все, что пожелаешь».

«Мы очень привязались к нему», — сказала тетушка Харлин.

«Вы знали что-нибудь о его прошлом? Помните что-нибудь о его семье?»

«Ни капельки. Он не рассказывал об этом».

«Вы знаете, почему они с моей матерью расстались?»

«Кое-что произошло, это действительно вывело его из себя», — сказал Боб, — потому что мы его больше ни разу не видели. Тогда мы предположили, что Дианна что-то сделала, и ему это не понравилось».

«Возможно, она это сделала», — добавила Харлин. «Не знаю».

Тайна, покрытая мраком. Кто-то что-то сделал. Должно быть, что-то стряслось. Но даже если Боб и Харлин на определенном этапе и знали, в чем была причина, они бы не сказали. Или — потому что они прямые, честные люди — они похоронили эту вещь в памяти или забыли. После Фрэнка была целая череда парней. О некоторых они знали, о некоторых — нет. («Она ни с кем долго не продержалась», — говорит Харлин. «Фрэнк, наверное, был тем, с кем она оставалась дольше всего».)

У моей матери была довольно непростая жизнь. Но это не делает меня менее заинтересованным в том, что произошло.

Я не могу себе представить, каково это было — привезти мою сестру домой из больницы. Насколько я понимаю, она не должна была жить. Любого бы это подкосило. Любой брак достиг бы критической точки.

Когда Лиза не умерла, а они отказались от нее — как это можно пережить?

А что, если нет? Что, если ты замкнешься в себе? Что, если моя мать уже замкнулась?

«Была ли моя мать ласкова со мной?» — спросил я тетушку Харлин.

«Я, правда, не могу сказать. Я знаю, что когда ты появился на свет и тебя привезли домой из больницы, я спустилась в квартиру, где Дианна жила с твоим отцом. Я осталась на пару недель и заботилась о тебе — ей не хотелось — а я не особо задумывалась об этом. Она любила готовить, и знала, что я люблю младенцев и детишек, так что мы обе были в своей тарелке. Теперь, когда я стала старше, я понимаю, что должна была заставить ее заботиться о тебе и привязаться к тебе. Но я сама была еще ребенком. Что понимают дети?»

Может быть, мой отец не отказывался от нас. Может быть, моя мать прогнала его. Но легко обвинить мать.

Борьба за мое имя. Может быть, все было с точностью да наоборот.

Может быть, мой отец — гордый сицилиец, каким он и был, — преисполниться гордостью от того, что у него родился сын. Может, эта история была не столько о его гневе, сколько о его гордости.

С другой стороны, возможно, это и не так. Может быть, его кулак оставил дыры в стене.

И даже если бы Дианна попыталась помешать Фрэнку позвонить мне или навестить меня (я не думаю, что она это сделала, но допустим, что она это сделала, чисто гипотетически), это не было бы оправданием.

«Кое-что произошло, это действительно вывело его из себя», — сказал Боб, — потому что мы его больше ни разу не видели.

Но и Фрэнк больше никогда меня не видел.